– План такой – я пускаю в ход все свое недюжинное обаяние, чтобы уговорить тебя успокоиться и вернуться в лагерь. Потом, когда Селия убедится, что ты не станешь убивать Анна-Лизу молнией или чем-нибудь еще, как только ее увидишь, мы отправимся в первый лагерь, где ты дашь свои показания на процессе века. Судить будут, разумеется, Анна-Лизу. Тебя трогать не станут, по крайней мере пока. Селия говорит, что если все будет хорошо, то до этого и вовсе не дойдет. Понятно, если что не так, то и ты от суда не отвертишься. С другой стороны, если Анна-Лизу признают виновной, то никто не будет возбуждать дело против тебя. Селия говорит, что обязательно объяснит всем, что ты пришел давать показания добровольно. И мне она велела особенно подчеркнуть, что ты не под арестом и что никаких обвинений против тебя нет.

– Пусть даже не пытается меня арестовывать. Под суд я не пойду. Никогда. И ни за что, и уж точно не по обвинению в убийстве отца. Я не обязан перед ними отчитываться. И я никогда больше не окажусь ни в клетке, ни в камере, ни вообще за закрытой дверью.

– О’кей. С этим все ясно. – Минуту спустя Несбит добавляет: – Честно говоря, парень, по-моему, всем, кто захочет тебя арестовать, придется сильно помучиться, а если им это удастся, то ненадолго, ведь с твоими дарами можно в два счета выбраться откуда хочешь, так что на твоем месте я не стал бы так переживать. – И он опять пихает меня локтем. – Ну, а если у тебя не получится, то я испеку старый добрый пирог с напильником и передам его тебе в камеру. Или Габ прикинется толстым потным тюремщиком, украдет ключи и…

– Несбит, заткнись.

– Я просто хотел сказать…

– Когда мне было четырнадцать, на меня надели ошейник. Если бы я отошел слишком далеко от своей клетки, он лопнул бы и из него вытекла бы кислота. Они опять это сделают.

Несбит некоторое время молчит, потом произносит:

– То-то ты такой дерганый.

– Спасибо.

– Хотя, мне кажется, теперь тебя и это не остановит. Ушел же ты от целого отряда не последних по дарованиям ведьм. Ну, в смысле, Селия ведь выпустила свой шум, а ты все равно смылся. Греторекс с девочками…

– Несбит, ты можешь помолчать? Хотя бы одну минуту?

Он утихает почти на целую минуту, потом вдруг спрашивает:

– У тебя еды нет? А то у меня после той мерзкой овсянки маковой росинки во рту не было.

Еды у меня нет, но мы разводим костер, садимся возле него и сидим до глубокой ночи, подбрасывая веточки в огонь, а Несбит болтает о всякой всячине. Когда он наконец засыпает, я обдумываю все еще раз. Анна-Лизе не должно сойти с рук то, что она сделала. Из-за нее умер Маркус. Я сказал, что убью ее, и, может быть, мне все же придется сдержать слово. С другой стороны, мне хочется увидеть ее под судом. Я хочу увидеть, как ее будут допрашивать. Хочу видеть ее в клетке, где она будет сидеть, не зная, выйдет ли когда-нибудь на свободу. Так что я пойду на ее процесс и дам против нее показания. Заодно посмотрим, способен ли Альянс на справедливый приговор. Если окажется, что нет, я сам решу, что делать.

Я достаю пакетики со снадобьем, которые дала мне Ван. Наверное, она знала, что мне будет не обойтись без них, когда я услышу об Анна-Лизе. Не исключено. Но у меня нет желания глотать все три разом. Я еще хочу увидеть Анна-Лизу. И чтобы она тоже меня увидела. Я хочу плюнуть ей в лицо. Тут я снова вспоминаю о Габриэле. Как я мог так поступить с ним?

Я открываю один пакетик и обнаруживаю внутри пятнышко тонкого желтого порошка. Осторожно касаюсь его кончиком пальца, слизываю прилипшие кристаллы, но не ощущаю ничего, кроме слабого привкуса мяты. Тогда я опрокидываю содержимое пакетика себе в горло: вкус мяты наполняет мне рот, тут же превращаясь в сухую горечь, но, не успеваю я пожалеть о том, что у меня нет воды, как обнаруживаю, что уплываю куда-то в темноту, и мне тепло и спокойно.

Темнота тихая и пустая. Ее ничто не нарушает. Она совершенна.