Я полетел вдоль слизневых тяжей как электрический импульс. То есть, я конечно не знаю, что чувствует электрический импульс, когда разбегается по множеству проводков, но вот такое сравнение пришло на ум. Я образовывал стаю птиц. Они были лишь следствием моего движения, того изменения, каковое я производил в реальности и внереальности. Не будь меня, они мгновенно бы обратились в ничто, а так я задавал их судьбу, их время. Я озирал землю сверху, она до смешного была похожа на шлейф из хлебных крошек, тянущийся от полюса к полюсу, на бесконечную дорогу, уходящую в вечность…

Затем я как бы сорвался с большой высоты, разверзлась пустота в животе, поташнивать стало, в общем развезло…

Падение закончилось благополучно, я, чувствуя облегчение, очутился в каком-то темном зале, с широкими колоннами по сторонам. Впрочем у зала не было одной стены и в него просачивался довольно сумеречный свет. Я пошел ему навстречу и вскоре оказался в очень малоприятном мирке. Белесое плоское небо, корчиневые горы с совершенно вертикальными склонами, кубические белые холмы. Изведав минуту-другую полной растерянности, наконец въехал в ситуацию – я нахожусь в комнате, только стал слишком мелким, мышью что ли или какой-то другой крохотной тварью. А затем ощутил импульс, к которому принадлежал теперь. У меня были свои узкие тоннели, разрешенные и запрещенные пути, полюса притяжения. О, сыр и крупа, вечные объекты страсти, о бесчисленные серые подруги, источники вожделения, в вас мое бессмертие. Я и в самом деле мышь…

Потом я был стеной и шкафом, просто сквознячком. Вскоре я не мог разобраться, кто же я, что меня тянет и что отталкивает, я стал то ли всем, то ли ничем, как запутавшийся герой песни "Интернационал". Я никогда не исчезал, я был всегда и везде…

Потом зрение мое замутилось, как ветровое стекло автомобиля где-нибудь в Череповце, и я едва добрался до мягкой поверхности, чтобы опуститься на нее задницей. Когда взгляд прояснился, то первом делом вперился в работающий экран. Там показывали мне Бекки и Хелен. Мисс Федорчук что-то лопотала и зыркала похотливыми глазами-блестками на Бекки. Та вела себя расслаблено, понимая, что от податливости зависит ее благополучие. Увы, обе бабы сейчас выглядели для меня какой-то пакостью.

Другой экран показывал жену мою Риту, она была грязной и оборванной, ползала в каком-то засраном подвале словно опарыш. Я понял, что эфир прямой. Но как не искал в себе жалость, ничего такого не нашел.

А затем спиной уловил, что не один. Обернулся и в самом деле – в кресле с высокой спинкой, что располагалось у окна, сидела мать. Как раз в той одежде, в которой ушла на последнюю охоту.

– Ты здесь? Значит, все обошлось. Хорошо, что ты добралась до этого хреновенького канадского городишки, который немногим лучше, чем Няксимволь – здесь тоже хватает шаманов.

Я подошел ближе. Какая там мать. Это была Хелен. Странно, что я их спутал.

– В самом деле, какая разница. Посчитай, сколько у тебя было мамаш за несколько миллионов лет?– предлагает Хелен.

Мне кажется это правильным. Наверное, я окончательно свихнулся.

– Как такие спорные суждения вылетает изо рта руководителя солидной фирмы?

– Более чем солидной. С полудня мы обладаем многомиллионными активами.

– Значит, ваш вирус урыл "ролл-оновские" фирмы, мисс Федорчук?

– Первая часть операции завершилась, Ник. Мы резко приблизили Слияние.

– Как же вы, мисс Федорчук, рассуждаете о Слиянии после этих лесбийских штучек.

Хелен отреагировала на упрек спокойно.

– Эти кроватные выкрутасы только для прорыва. Если что-то тебя сдерживает, прорвись.

– Отлично. Я непрочь прорваться к вам. Может, юркнем в койку?

Мисс Федорчук рассмеялась сухим почти старческим смехом.