– Вместе со всеми.

– А как лежало тело, когда вы его обнаружили?

– На животе, – начал учитель. – Одна рука…

Он наморщил лоб, коснулся правой рукой своего левого плеча, вспоминая…

– Точно! – уже уверенней продолжил он. – Левая рука была опущена вдоль тела, а правая, наоборот – протянута вперёд и в сторону. Будто тянулся к чему-то.

«Или его тянули, когда на живот переворачивали», – подумал Краюхин.

– Я думаю, что Семёна оглушили, потом попытались повесить, чтобы выдать всё за самоубийство. А когда не получилось, ударили ножом в сердце, – вдруг выпалил Торпов.

Участковый удивлённо поднял бровь.

– Это ж откуда такие мысли?

– Так как же, – торопливо, будто боясь, что его вот-вот прервут, заговорил учитель. – Я же сказал: две шишки у него на голове. Плюс нож. Я у матери Семёна спрашивал – не было у них такого в хозяйстве.

– Ну, это ещё ничего не значит, – возразил ему участковый. – Про шишки мы уже говорили. Мог и при падении получить. А на счёт ножа… Сёмка прямо носом чуял, где что плохо лежит. Спёр у кого-нибудь – и вся недолга.

Говоря всё это, он внимательно осматривал тело покойного, особое внимание обращая на скулы, пальцы рук, голени. Следов пыток было не видно.

Принюхался. Изо рта Голунова отчётливо пахло самогоном. Хмыкнул.

Развернув тряпицу, лежавшую рядом, он осмотрел нож, на лезвии которого была видна темно-вишнёвая кровь. Хмыкнул ещё раз. Ничего примечательного. Нож, как нож. Самоделка. Лезвие тонкое, сантиметров двадцать. Скорее всего – из напильника. Ручка простая, деревянная. Ни тебе инициалов, ни выборки в виде православного креста или пятиконечной звезды.

Завернув нож обратно в тряпицу, предложил насупившемуся Торопову:

– Пойдём-ка наружу.

С тех пор, как он перемёрз в 21-м году, штурмуя Перекоп через Гнилое море, он не любил холод.

Выйдя из ледника, участковый потянулся и улыбнулся, глядя на сердитого Торопова.

– Хотите, угадаю, о чём вы сейчас думаете? Вы думаете, вот, мол, участковый, хочет списать всё на самоубийство, чтоб преступника не искать.

– А разве не так? – сухо спросил тот. – Ведь очевидно, что дело не чисто.