В нерабочих гранках поэмы из «Нового мира» (РГАЛИ, ф. С. Б. Борисова) буква «г» в слове «ноги» исправлена дважды корректорским знаком простым и красным карандашом на «ч»; в печатном тексте «Нового мира» — «ноги».
Существует мнение, что в автографе поэмы ст. 10 должна читаться «Ей на шее ночи» — см.: В. А. Вдовин (газ. «Лит. Россия», М., 1971, 14 мая, № 20, с. 14); В. Д. Федоров (журн. «Москва», 1973, № 1, с. 206–208); Е. В. Черносвитов (журн. «Дальний Восток», Хабаровск, 1991, № 6, с. 101–104) и полемику: В. И. Баранов (газ. «Лит. Россия», М., 1971, 18 июня, № 25, с. 15 и в его кн.: «Время — мысль — образ. Статьи о сов. лит.», Горький, 1973, с. 204–213); А. А. Волков (в его кн. «Художественные искания Есенина», М., 1979, с. 416–417); А. С. Субботин (сб. «Проблемы стиля и жанра в советской литературе», сб. 9, Свердловск (Уральский университет), 1976, с. 59–69 и в его кн. «О поэзии и поэтике», Свердловск, 1979, с. 187–191); С. П. Кошечкин (сб. «В мире Есенина», М., 1986, с. 383–384); А. М. Марченко (в ее кн. «Поэтический мир Есенина», М., 1989, с. 167–168). Подробнее о дискуссии см.: Н. И. Шубникова-Гусева. «Загадка десятой строки поэмы С. Есенина “Черный человек”» (сб. «Есенин академический», М., 1995, с. 74–92) и «Всего одна буква» (газ. «Автограф», М., 1996, № 1); Ю. Л. Прокушев «Всего одна буква: / Текстологические заметки Главного редактора («Столетие Сергея Есенина. Международный симпозиум. Есенинский сб. Вып. 3, М., 1997, с. 375–404).
В процессе подготовки наст. изд. было проведено специальное текстологическое исследование белового автографа поэмы и установлено, что в ст. 10 написано «г», а не «ч»: «...букву “г” Есенин писал так, что ее можно читать и как “г”, и как “ч”; а вот “ч” везде такое, что его нельзя спутать с “г”. Стало быть, здесь не “ч”. А если так, остается одно: “Ей на шее ноги”» (Громова-Опульская Л. Д. Принципы современной текстологии и академическое издание Есенина. — Сб. «Есенин академический», с. 10). Этот вывод текстологов подтверждается тем, что С. А. Толстая-Есенина, хорошо знавшая почерк мужа, воспроизводила в спорной строке слово «ноги», а не «ночи» в шести списках. 14 ноября 1925 г. по окончании работы над поэмой Есенин читал ее С. А. Толстой-Есениной (см. журн. «Наше наследие», М., 1995, № 34, с. 68, а также статью Ю. Л. Прокушева в сб. «День поэзии 1975», М., 1975, с. 200).
Поэма «Черный человек» автором не датирована. В наб. экз. третьего тома Собр. ст. дата не проставлена. В Собр. ст. поэма датирована «14 ноября 1925 г.» — днем завершения работы над текстом.
Говоря об этой вещи, Есенин не раз подчеркивал, что «работал над ней два года». В ноябре 1925 г. поэт сказал об этом Н. Н. Асееву (Восп., 2, 315). Во время последней встречи с писателем А. И. Тарасовым-Родионовым 23 декабря 1925 г. перед отъездом в Ленинград Есенин в ответ на упрек: «Смотри до чего себя довел, до лечебницы, до “Черного человека”», ответил: «...“Черного человека” я давно уже написал. Я после него еще много других вещей написал, и не в этом дело» (Материалы, 252, воспоминания датированы 10 янв. 1926 г.). В 1940 г. С. А. Толстая-Есенина отмечала: «По словам Есенина, он писал поэму за границей в 1922 или 1923 г.» (Восп., 2, 263). Спустя почти пятнадцать лет в беседе с Ю. Л. Прокушевым она говорила: «Замысел поэмы возник у Сергея в Америке. Его потряс цинизм, бесчеловечность увиденного, незащищенность Человека от черных сил зла. «Ты знаешь, Соня, это ужасно. Все эти биржевые дельцы — это не люди, это какие-то могильные черви. Это “черные человеки”» (сб. «День поэзии 1975», с. 200). Ср. зарубежные письма Есенина, в которых поэт дал отрицательную оценку современному западному обществу, «ужаснейшему царству мещанства, которое граничит с идиотизмом». В письме к А. Б. Мариенгофу от 12 ноября 1922 г. (The Waldorf-Astoria, New York): «...молю Бога не умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно ‹...› И правда, на кой черт людям нужна эта душа, которую у нас в России на пуды меряют». В письме к А. Б. Кусикову от 7 февраля 1923 г. (по пути из Нью-Йорка в Париж): «Тоска смертная, невыносимая, чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. ‹...› А теперь — теперь злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь».
Точными сведениями о времени создания «Черного человека» мы не располагаем. Но косвенные подтверждения тому, что Есенин работал над поэмой за рубежом в 1923 г., имеются.
В апреле 1923 г. журнал «Россия» (М.–Пг., 1923, № 8, апр., с. 32), информируя читателей о возвращении Есенина из Нью-Йорка в Европу (февр. 1923), сообщал о написанных поэтом произведениях: цикле лирических стихотворений, «Стране Негодяев» и «Человеке в черной перчатке». Текст последнего произведения неизвестен и других прямых свидетельств об этой вещи нет. В пользу того, что упомянутое заглавие непосредственно связано с замыслом поэмы «Черный человек», говорят общий герой — «
В «Черном человеке» Есенин обратился прежде всего к национальной традиции и задумал свое произведение как полемическое по отношению к своим «собратьям» по имажинизму, у которых «нет чувства родины во всем широком смысле этого слова» (см. т. 5 наст. изд.). Заглавие «Человек в черной перчатке» также восходило к образу, популярному среди имажинистов. Одним из его источников могла быть пьеса В. Г. Шершеневича «Дама в черной перчатке. Американская мелодрама в 4 действиях» (1921. Авторизованная машинопись в твердом переплете. РГАЛИ, ф. В. Г. Шершеневича под заглавием «Дама в чорной перчатке». На обороте титула имеется помета неустановленного лица карандашом: «1921. Шла в Театре им. Сафонова»). Английский исследователь Г. Маквей считает, что заглавие «Человек в черной перчатке» «явно заимствовано у Шершеневича» (IE, 171).
В феврале 1922 г. (Москва) состоялось публичное чтение пьесы в исполнении Шершеневича, в марте она была опубликована в издании ТМ и в мае поставлена Опытно-героическим театром Б. Фердинандова и позже Московским свободным балетом (Свободным балетом) Лукина (см. ТМ, 1922, № 26, 7–13 февр., с. 13; 1922, № 29, 28 февр., с. 19; 1922, № 31, 14–19 марта, с. 3; 1922, № 32, 21–26 марта, с. 3; 1922, № 39, 9–14 мая, с. 10–12; журн. «Зрелища», М., 1922, № 10, с. 21; № 43, с. 11; подробнее см.: IE, 291 и Шубникова-Гусева Н. И. Тайна Черного человека в творчестве Есенина. — Журн. «Лит. учеба», М., 1995, № 5–6, с. 112–124). Отзыв Г. А. Бениславской об этом спектакле см. в ее письме к А. Г. Назаровой (апр. 1922 — РГАЛИ, ф. К. Л. Зелинского).
Есенин был не только знаком с этой пьесой, но, находясь за границей, по доверенности авторов подписал договорные условия с антерпренерами на постановку пьес «Дама в черной перчатке» В. Г. Шершеневича и «Заговор дураков» А. Б. Мариенгофа в Лондоне и Нью-Йорке. К тому времени пьесы были переведены на английский язык (ТМ, 1922, № 50, 25–30 июля, с. 13; см. также IE, 291).
Пьеса Шершеневича посвящена популярной в те годы масонской тематике и мотивам двойников и двойничества. В быту имажинисты также обыгрывали символику и атрибутику масонства (ср. название объединения «Ассоциация вольнодумцев» и «Орден имажинистов», члены которого именовались Верховными мастерами Ордена имажинистов, а угловой диванчик в кафе «Стойло Пегаса» называли «ложей», о чем см. воспоминания Г. А. Бениславской — Материалы, 58).
Перчатка как основная примета героя, вероятно, не удовлетворила Есенина потому, что для его современников она прочитывалась прежде всего в связи с популярной атрибутикой масонства. А Есенин противопоставлял свою точку зрения масонской религии и философии. Ему чужда не только идея заговора и насилия, но и попытка уединения, ухода в себя, желание масонов усовершенствовать или исправить природу человека «по циркулю разума» и подчинить чувства правилам и моральному долгу (недаром черный человек с такой иронией говорит о «дохлой и томной лирике»). Поэт из Рязани не может принять забвение национальных основ жизни, свойственное масонству, в том числе и русскому. В известном тексте поэмы «Черный человек» Есенин уделил особое внимание русской классике и славянской мифологии, прежде всего «Моцарту и Сальери» Пушкина, и противопоставил себя «черному человеку», одетому в костюм масона. Известно, что сюртук Есенин не носил, а предпочитал пушкинскую крылатку. В то же время цилиндр, сюртук, перчатки и трость — приметы масона XIX в. (см. Соколовская Т. О. Толковый перечень масонской коллекции. ‹Б. м.›, 1930–1940. Рукопись. ГЛМ, ф. 265).
Сохранилось свидетельство, что Есенин «будто бы» интересовался розенкрейцерством (Захаров-Мэнский Н. Н. Только несколько слов... — Воспоминания-95, 182). В личной библиотеке Есенина действительно имелись книги Р. Штейнера «Мистерии древности и христианство», М., ‹1912›, Андрея Белого «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности» (М., 1917) и Н. А. Бердяева «Смысл творчества: Опыт оправдания человека» (М., 1916), излагавших идеи крупнейших ученых-мистиков Я. Бёме, И. Экхардта и др. с подробными цитатами (см. списки ГМЗЕ). Кроме того, в период с 1918 по 1922 гг. поэт имел возможность пользоваться «уникальной коллекцией книг по масонству», принадлежавшей Александру Мелетьевичу (Мелентьевичу) Кожебаткину (1884–1942, см. энциклопедию «Книговедение», М., 1981, с. 280) — издателю, основателю и владельцу издательства «Альциона», одному из совладельцев книжной лавки «Магазин Трудовой Артели Художников Слова» (была открыта осенью 1919 г. по Б. Никитской, д. 15 Есениным и А. Б. Мариенгофом; см. Петрова Н. Поэты за прилавком — журн. «Книжная торговля», М., 1966, № 11, с. 40–41. Подробнее см.: Шубникова-Гусева Н. И. «Черный человек» Есенина, или Диалог с масонством. — «Российский литературоведческий журнал», М., № 11 (1997), с. 78–120).
В пользу того, что первый вариант «Черного человека» был создан за рубежом, говорят также смысловые переклички поэмы с письмом еврейскому поэту Мани-Лейбу (М. Л. Брагинскому), в котором идет речь об инциденте, произошедшем в ночь с 27 на 28 января 1923 г. на квартире адресата в Нью-Йорке: «Все мы, поэты, — братья. Душа у нас одна, но по-разному она бывает больна у каждого из нас». В указанном письме Есенин сравнил себя с А. Мюссе и Э. По («у меня та самая болезнь, которая была у Эдгара По, у Мюссе»), чьи произведения были в поле зрения Есенина, когда он писал «Черного человека» (см. ниже).
А. Б. Мариенгоф, В. Г. Шершеневич, И. В. Грузинов слышали поэму в исполнении автора осенью 1923 г. по его возвращении из-за рубежа (см., например, Мариенгоф А. Б. Роман без вранья, Л., 1927, с. 142). В декабре 1957 г. в Ленинграде А. Б. Мариенгоф, беседуя с С. П. Кошечкиным, еще раз подтвердил: «Был более ранний вариант “Черного человека”, привезенный Есениным из-за границы» (сб. «В мире Есенина», с. 378). «Читал мне Есенин “Черного человека” не в первые же недели по приезде из-за границы, а при первой же встрече. Никритина была при этом» (Письма, 508). В комментариях к поэме С. А. Толстой-Есениной и Е. Н. Чеботаревской сказано: «С. С. Виноградская вспоминает, что вскоре после заграничной поездки Есенин читал ей “Чорного человека” по рукописи» (Комментарий). С. А. Толстая-Есенина говорила также, что Есенин отдал «Черному человеку» «так много сил. Написал несколько вариантов поэмы» (сб. «День поэзии 1975», М., 1975, с. 200).
Автограф раннего варианта поэмы до сих пор остается неизвестным. С. А. Толстая-Есенина отмечала в дневнике, что поэт сказал ей 14 ноября 1925 г. после чтения завершенной поэмы: «Он ‹«черный человек»› вышел не такой, какой был прежде, не такой страшный, потому что ему так хорошо со мной было в эти дни» (журн. «Наше наследие», М., 1995, № 34, с. 68).
Сведения современников, слышавших ранний вариант поэмы в исполнении автора, неконкретны, противоречивы и порой недостоверны (Walter Duranty, в его кн. «I Write As I Please», London, 1935, p. 223–225; Allan Ross Macdougall в его кн. «Isadora. A Revolutionary in Art and Love», New York, 1960, р. 204; Claude McKay в его кн. «A Long Way from Home», New York, 1969, р. 188 (Copy right, 1937); подробнее см. IE, 207–208).
М. Д. Ройзман вспоминал, что поэма «Черный человек», слышанная им, была «длинней, чем ее окончательный вариант. В конце ее лирический герой как бы освобождался от галлюцинаций, приходил в себя» (Восп., 1, 393). В. Ф. Наседкин также отмечал: «То, что вошло в собрание сочинений, — это один из вариантов. Я слышал от него другой вариант, кажется, сильнее изданного» (Восп., 2, 309).
Другого мнения придерживался А. Б. Мариенгоф, который писал, что в окончательный текст Есенин внес поправки «не очень значительные» (в его кн. «Роман без вранья», Л., 1927, с. 142).
Воспоминания современников говорят о том, что замысел поэмы сложился задолго до ее написания. Например, сцена с зеркалом «проигрывалась» поэтом в различных вариантах еще в 1922 г., до поездки за рубеж и в последующие годы, вплоть до последних дней жизни. И. И. Шнейдер, помогавший А. Дункан в организации школы танца в Москве в 1921–1922 гг., вспоминал: «На высоком, от пола до потолка, узком зеркале, стоявшем в комнате Айседоры, виднелся нестертый след нашей с Есениным шутки над Айседорой: пучок расходившихся линий, нанесенных кусочком мыла, давал иллюзию разбитого трюмо. Мыло так и осталось лежать на мраморном подоконнике» (Шнейдер И. Встречи с Есениным: Воспоминания, М., 1965, с. 36). В. Ф. Наседкин вспоминал о работе Есенина над поэмой в последний год его жизни: «Эта жуткая лирическая исповедь требовала от него колоссального напряжения и самонаблюдения. Я дважды заставал его пьяным в цилиндре и с тростью перед большим зеркалом с непередаваемой нечеловеческой усмешкой, разговаривавшим со своим двойником-отражением или молча наблюдавшим за собою и как бы прислушивающимся к самому себе» (Материалы, 233–234).