Цыси недобро усмехнулась.

– Вот что, Ли Ляньин, – распорядилась она, – приведи-ка ее ко мне.

Главный евнух склонился в поклоне, и не более чем через десять минут испуганная бледная наложница уже стояла на коленях перед Лучезарной и Милостивой.

– Я вот что подумала, Чжэнь, – разулыбалась Старая Будда, – в Поднебесной идет война; мы даже вынуждены бежать! Как какие-нибудь крестьяне! Я не могу взять тебя с собой.

Чжэнь подняла бледное лицо.

– Да-да, милая, – удовлетворенно ухмыльнулась Цыси. – Мне доложили, что ихэтуани и прочие разбойники кишат на дорогах, словно муравьи!

Глаза Чжэнь широко распахнулись от ужасных предчувствий.

– А ты ведь так молода и привлекательна, Чжэнь, – сладко потянулась в троне Цыси, – что тобой могут овладеть! Даже обязательно овладеют! Ты представляешь, какое горе тогда постигнет моего племянника? Он ведь так тебя любит…

Стоящая на коленях Чжэнь покачнулась, и Ли Ляньинь предусмотрительно поддержал ее за плечо.

– Я не могу допустить, чтобы император Гуансюй так переживал, – твердо завершила императрица, – поэтому и решила даровать тебе самоубийство.

Ли Ляньин кивнул двум евнухам, и те мигом подбежали к наложнице, повалили на скользкий полированный пол, закатали визжащую от ужаса наложницу в кошму, взвалили на плечи и бегом понесли прочь.

– В колодец? – склонился в поклоне Ли Ляньин.

– Как всегда, – устало опустила веки Цыси.

Кан Ся очнулся, когда длинноносые уже входили в город. Он потрогал тупо ноющую голову и вспомнил, как ночью кто-то начал обстреливать город с крепостной стены. А потом впереди брызнуло каменными осколками и – все… А сейчас, он посмотрел на солнце, был уже полдень. Серый от пыли и каменной крошки Кан Ся с трудом поднялся и на подгибающихся ногах, хватаясь за стену, побрел мимо целой серии нарисованных им вчера драконов.

Эта часть города уже целиком перешла во власть варваров. Справа русский казак медленно шел вдоль поставленной на колени череды пленных и методично, одному за другим рубил головы. Слева англичане вовсю выносили из богатого дома позолоченную утварь и даже мебель. А там, впереди, полыхало зарево пожаров.

Перед глазами Кан Ся поплыло, и он прислонился спиной к стене и медленно сполз вниз и сел прямо на мощенную булыжником дорогу. Долг офицера, варварские обряды кровавого поручика Семенова, ожидание смерти там, в полуподвальной камере айгуньской тюрьмы, и драконы, драконы, драконы… Все слилось в одно целое и бешено вращалось в его голове, не давая ни собраться с мыслями, ни даже просто остановить это вращение.

«Дух, – даже не подумал – почувствовал Кан Ся, – надо довериться Духу…»

И едва это чувство заполнило его целиком, он встал и, шатаясь во все стороны, побрел из города. В павшем Пекине духу Дракона делать было нечего.

Некоторое время Семенов ждал, что Курбан вернется, а заодно размышлял, где бы пристроить мальчишку. Но прошли сутки, и поручик признал, что мальчишке на поле боев не место, а Курбана, скорее всего, арестовали китайцы. И вот тогда, стыдясь того, что отступил от своих же собственных планов, он вместе с отрядом вернулся в Благовещенск. Быстро, так, чтобы успеть сегодня же с последним отрядом уйти на правый берег, отправился к Зиновию Феофановичу, и впервые в жизни увидел старого казака вдупель пьяным.

– Здорово… – протянул Зиновий Феофанович и вдруг увидел мальчишку. – Ванька?! Ван, это ты, что ли?! Ну, иди ко мне, сынуля!