— Дмитрий Алексеевич, кто тут сыщик: я или вы?

— Вы, вы… я восхищен. Об этом прозвище знали только трое: мы с Анютой и еще один человек.

— А именно?

— Маруся.

— Выходит, что-то о ваших отношениях она знала?

— Да нет. В детстве у девочек была какая-то секретная игра, и маленькая Маруся так прозвала сестру. Анюта как-то вспомнила об этом, а мне понравилось. Я стал называть ее Люлю, но очень редко и только наедине. Поэтому ваша осведомленность меня поражает.

— Но, надеюсь, не пугает?

Будто огонь прошел по его лицу, скрытая страстность прорвалась наружу.

— Эх, Иван Арсеньевич, чтобы раскрыть эту тайну, я бы ничего не пожалел.

Так не говорят о прошлом. Я ему поверил: чтоб вернуть свою Люлю, художник ничего бы не пожалел. Несуществующая «вечная любовь» — а ведь не дает покоя.

— Как я вчера сказал по телефону, в деле открылись новые обстоятельства. Советую вам быть предельно искренним, иначе, Петр, эти обстоятельства могут обернуться против вас.

— Я и не врал, — бодро ответил Вертер, но я-то видел, как он встревожен.

Мы с ним сидели в той же беседке. Жгучий полдень, голубой покой больничного сада, солнечные блики на воде и стрекозы, тишь да глушь, наши голоса, боль, страх, жестокость — шло следствие, я шел по следу.

— Итак, поговорим об экзаменационных билетах, которые вы привезли Марусе в Отраду. Кто вам их дал и на какой срок?

— Один парень. Я уж и не помню.

— Постарайтесь вспомнить. Как его звали?

— Вроде Юра.

— Нет, так дело не пойдет. Мне известно, что билеты вам дал какой-то первокурсник. Сейчас вы перешли на четвертый курс, соответственно он на пятый. На филфаке учится не так уж много, как вы говорите, парней. И следственным органам не составит труда разыскать среди дипломников этого самого Юру. Он действительно Юра?

— Нет, кажется, Саша.

— Ага, вы начинаете вспоминать. Расскажите о вашем с ним знакомстве.