– Я радио стараюсь не слушать… но, когда есть передача с Хачкинаевым, включаю. Слышал про такого? Рок-н-ролльщик старой закалки, ему лет пятьдесят или шестьдесят, а зажигает так, что возвращаешься в то самое время, время настоящей, хорошей, живой музыки. Я бы дал ему какого-нибудь Оскара только за то, что Хачкинаев не дает до конца уничтожить. Уничтожить то, что осталось. Блин, да он достоин Оскара больше, чем кто-либо другой!

Не знаю, кто такой Хачкинаев, меня не интересует рок-н-ролл…Вован передает мне косяк, я затягиваюсь и возвращаю его обратно.

Ему это надо больше, чем мне.

– Кого ты присылал к Игорю? – спрашиваю я.

Он вздрагивает.

Боится все-таки.

Знает, что случилось с Игорем, помнит три свои взорванные машины… Но лучше всего на него подействовал мой разговор с его охраной примерно полчаса назад.

Он не хочет умирать. Просто шансов у него нет.

Понимает, что как только я узнаю все, что мне нужно, он станет бесполезен.

Но понимает и другое – я не буду тянуть с ним.

Дам ему время – но тянуть не буду.

Боится. Вполне возможно, что он знает, как развивались события «до Игорька». Он боится не меня, боится смерти, которая меня сопровождает. Боится того, что его жизнь для меня значит не больше, чем жизнь кого-либо другого. Поэтому он и пытается стать мне другом, рассказывая какую-то чушь о музыке и своем сыне.

Мы проезжаем пост, милиционеры при виде знакомой машины отворачиваются в сторону (хорошо хоть честь не отдают), мы въезжаем в город.

– Слушай, раз уж так получилось…

– Просто опиши мне его.

– Кореец. Белые волосы…

Я уже знаю, кто это был.

И даже понял, почему ни Вована, ни Игоря не убрали, оставив ниточку, по которой я размотал клубок.

Все должно иметь свой конец. Мне становится смешно. Я смеюсь, выходя из машины.

А Вован так и останется в моей памяти напуганным и не поверившим в то, что его не стали убивать, любителем рок-н-ролла.