– Нет, – сказал как отрезал Куратор. – Я тебе это говорю для того, чтобы ты был поосторожнее и своих друзей вовремя останавливал.

– Эрик мне не друг.

– Я вообще говорю.

Они свернули на пустынную асфальтированную дорогу, микроавтобус сразу же набрал скорость.

– Слушай… а таких, как я, инкубаторов, много? Я имею в виду в Москве. Что, если мы…

– Вы не встретитесь. А если встретитесь, то не узнаете. И хватит об этом.

Через несколько минут машина сбросила скорость, свернула и остановилась перед высокими воротами. Из будки, стоящей рядом, вышел вооруженный человек в военной форме. Он подошел к кабине, несколько секунд рассматривал книжицу, предъявленную ему Куратором, потом махнул кому-то рукой.

Ворота плавно разъехались в стороны, и микроавтобус, переваливаясь через «полицейских», устремился к взлетной полосе.

Стас уже поднимался по трапу, когда его окликнул Куратор.

– Когда вернешься… можешь писать книгу по своим снам. Тебе разрешили.

Стас махнул ему рукой и ступил на борт военного самолета.

Стюардесса, как на гражданке. Короткая юбка, декольте, шалый взгляд… да ну нах…

Лучше поспать. Спать…

– Музыка перестала быть живой. Музыка сдохла. А если не сдохла, то агонизирует, доживая последние дни. С того момента, когда из компьютера прозвучала первая нота, настоящей музыке был подписан смертный приговор.

Вован за рулем, я рядом. Едем по трассе на огромном «Юконе». Скорость небольшая, около ста километров. Играет музыка – какой-то древний рок-н-ролл в исполнении то ли Элвиса, то ли кого-то из его подражателей. Негромко. Совсем не мешая разговору.

– Это из-за компьютеров такая жизнь у нас. Раньше мы собирались во дворе, брали гитару и разучивали аккорды, а теперь мой сын говорит мне: «Папа, мне нужен компьютер, я хочу быть диджеем, как диджей Электрошокер». Представляешь? Кумирами детей становятся не Хендриксы, не Элвисы, а какие-то Электрошокеры. Ему пять, он любит музыку, и я не хочу, чтобы он вырос на этом суррогате, которым нас сейчас пичкают.

Сказал ли Вова Метелица про своего сына случайно или же с расчетом на то, что я обращу на это внимание, – не знаю.

Мне все равно.

Молчу, а Вова продолжает говорить, глубоко затягиваясь анашой.

Пусть говорит.