В те годы… Рокфеллера можно было застать здесь каждое воскресенье – он мел залы, разжигал камин, зажигал лампы, чистил проходы, провожал людей на места, изучал Библию, молился, пел, выполнял все обязанности бескорыстного и исполнительного прихожанина… Он служил простым клерком, и денег у него было мало, но он что-то жертвовал на все дела в маленькой старой церкви. В этом он всегда был очень точен. Если он говорил, что даст пятнадцать центов, ни одна душа не могла сподвигнуть его дать на цент больше или цент меньше… Он регулярно и прилежно читал Библию и знал, что в ней написано⁶⁰.

Заметно, что Джон считал церковь своей, с любовью заботился о ней. Иногда он работал добровольным уборщиком, подметал аскетичную церковь, мыл окна, пополнял свечи в подсвечниках или наполнял угловую печку дровами. По воскресеньям он звонил в колокол, собирая людей на молитву, и разжигал огонь, а затем, когда люди гуськом уходили со службы, для экономии задувал все свечи кроме одной. «Сберегай, когда можешь, а не когда приходится», – наставлял он других и уговаривал носить на работу хорошую воскресную одежду в знак их христианской городсти⁶¹. В пятницу вечером он ходил на молитвенные собрания, а кроме того два раза по воскресеньям на службу и всегда был выдающейся личностью – сидел на скамье с прямой спиной, стоял на коленях или вел паству в молитве. Он ценил особую интенсивность чувств, которую баптисты привносили в веру, это высвобождало эмоции, чего не хватало в другие моменты его жизни. Густым баритоном, ставшим чище благодаря урокам пения в церкви, он с глубокой радостью тянул гимны. Его любимый «Нашел я друга одного» описывал Иисуса как близкого знакомого: «Нашел я друга одного; дороже всех на свете! / Пошел Он на мученье, чтоб дать нам вечной жизни дар»⁶².

В мире, полном ловушек, расставленных для ни о чем не подозревающего пилигрима, Рокфеллер очень старался оградить себя от всех соблазнов. Позже он сформулировал это так: «Мальчику всегда следует быть осторожным и избегать соблазнов, которые окружают его, тщательно выбирать товарищей и равным образом уделять внимание духовным и …умственным и материальным интересам»⁶³. Так как евангельские христиане воздерживались от танцев, карт и театра, Рокфеллер ограничил свою личную жизнь церковными встречами и пикниками, где он мог играть в жмурки и предаваться другим невинным занятиям. Как примерный баптист он пользовался большим спросом у молодых леди. «Девушки необычайно любили Джона, – вспоминал один прихожанин. – Некоторые опасно приблизились к тому, чтобы влюбиться в него. С лица он не был особо привлекательным, да и одежду носил простую и изрядно поношенную. Возвышенно настроенные молодые женщины были о нем высокого мнения из-за его любезности, религиозного рвения, его серьезности и готовности участвовать в церкви и его очевидной искренности и честности намерений»⁶⁴.

За лимонадом и кексами на церковных встречах Рокфеллер сформировал близкую привязанность к симпатичной молодой женщине по имени Эмма Сондерс. Девушка сердилась, что Джон не хочет расширить свою светскую жизнь и настаивает на том, чтобы видеться только в церкви. Для Рокфеллера церковь была не просто набором теологических позиций: это было братство добродетельных единомышленников, и он никогда не решался отходить слишком далеко от ее оберегающих объятий.

В целом сдержанный, Рокфеллер развил компанейские привычки в церкви, которые остались с ним на всю жизнь, и его беспокоило, если люди уходили сразу после завершения воскресной службы. «Церковь должна походить на дом, – настаивал он. – Друзья должны радоваться друг другу и приветствовать незнакомцев»⁶⁵. Даже в более поздние годы, когда толпы людей собирались у дверей церкви посмотреть на самого богатого человека мира, он продолжал пожимать людям руки и грелся в семейном тепле. Рукопожатие приобрело для него значение символа, так как это «дружеская рука, протянутая человеку, который не знает, что его ждут, [что и] приводит многих в церковь. Я сохранил это прежнее отношение к рукопожатию. Всю жизнь я люблю его, оно говорит: «Я твой друг»⁶⁶.

Так же, как он болезненно воспринимал отношение свысока в деловом мире, Рокфеллер не выносил его и в религиозной сфере. Церкви миссии не находились на самофинансировании, поэтому Рокфеллеру и другим попечителям приходилось подчиняться покровительственным уведомлениям главной церкви. «Вот это-то обстоятельство и укрепляло нас в решении доказать всем, что мы и сами сумеем руководить своим духовным кораблем»⁶⁷. При том что Рокфеллер имел сильную религиозную веру, он был значительно вовлечен в мирские дела церкви, которые, по его мнению, следует вести, как в опрятной фирме. Вскоре у него появилась возможность отстаивать кредитоспособность церкви, когда диакон опоздал выплатить проценты на две тысячи долларов по закладной. Однажды в воскресенье пастор объявил с кафедры, что кредитор угрожает продать имущество церкви, и, чтобы выжить, очень быстро нужно собрать две тысячи долларов. Когда пораженная паства покидала церковь, Рокфеллер стоял у дверей, задерживал каждого для разговора и упрашивал внести конкретные суммы. «Я просил, убеждал и, порою, даже грозил. Когда кто-то соглашался, я заносил его имя и сумму взноса в записную книжку и обращался к другому»⁶⁸. Возможно, ничто на раннем этапе его жизни не стало таким предвестником его непреклонности в преследовании целей. «План захватил меня, – признал он. – Я лично пожертвовал на эту цель все, без чего только мог обойтись, а рвение мое как можно больше зарабатывать – сильно поднимали это и другие, подобные этому, начинания»⁶⁹. Всего за несколько месяцев он собрал нужную сумму и спас церковь. К двадцати годам он выдвинулся как наиболее важный, после священника, член паствы.

Учитывая в основном спартанское сельское образование Джона Д. Рокфеллера и слабое знакомство с культурой большого города, ум его был в основном заполнен поучениями и высказываниями из его баптистской фундаменталистской церкви. Всю жизнь он извлекал из христианства практические жизненные уроки и подчеркивал пользу религии как наставника в повседневных делах. Со временем американцы будут удивляться, как ему удалось совместить свои хищные наклонности с религией, но все же церковь его юности, в основном – по крайней мере, как видел это Рокфеллер – поощряла его предрасположенность к коммерции. Религия, с которой он столкнулся, была далека от того, чтобы чинить ему препятствия, а наоборот, казалось, одобряла его действия, и Рокфеллер во многом стал воплощением непростого симбиоза между церковью и бизнесом и определил зарождающиеся идеалы американской экономики после Гражданской войны.

Рокфеллер никогда не сомневался, что его карьера имеет поддержку свыше и утверждал: «Господь дал мне деньги»⁷⁰. За десятилетия преподавания в воскресной школе, он нашел множество примеров в Писании, подкреплявших это заявление. (Конечно, его критики приводили множество цитат, свидетельствующих об обратном и предупреждающих о тлетворном влиянии богатства.) Когда Бенджамин Франклин был мальчиком, его отец внушал ему одну из Притч Соломоновых: «Видел ли ты человека, проворного в своем деле. Он будет стоять перед царями, он не будет стоять перед простыми». Рокфеллер часто объяснял этот текст своему классу. Мартин Лютер увещевал свою паству: «Пусть даже [работа ваша] кажется мелкой и зазорной, смотрите на нее как на великую драгоценность, не по причине вашей ценности, но потому что она имеет место в этом драгоценном и священном сокровище, Слове и Повелении Божием»⁷¹. Многие влиятельные теологи XIX века приняли точку зрения кальвинистов в том, что богатство – это знак милости Божией, а бедность – красноречивое свидетельство небесного неблаговоления. Генри Уорд Бичер назвал нищету оплошностью бедных и провозгласил в проповеди, что «в целом верно утверждение, что там, где сильнее всего религия, сильнее всего и мирское процветание»⁷².

Когда Рокфеллера спрашивали, почему бог отметил его такой ошеломляющей щедростью, он всегда объяснял, что придерживался доктрины управляющего – представления о богатом человеке как простом инструменте Бога, временном управляющем Его деньгами, который отдает их на добрые дела. «Казалось, я был избран и получил прибавку, потому что Господь знал, что я развернусь и все отдам»⁷³. Рокфеллер сказал это, когда ему уже было далеко за семьдесят, и возникает вопрос, не сформировалось ли равенство между получением и отдачей денег в его уме позже. Но даже подростком распределение денег на благотворительные цели ему доставляло осязаемое удовольствие, и он настаивал, что с ранних лет ощущал тесную духовную связь между зарабатыванием денег и пожертвованиями. «Я ясно помню, когда в моей жизни определился план по финансам – если я могу его так назвать. Это было в Огайо в служение дорогого старого священника, который проповедовал: «Получите деньги, получите их честно и отдайте с умом». Я записал это в своей книжечке»⁷⁴. Мысль эта перекликалась с высказыванием Джона Уэсли: «Если те, кто «зарабатывают все, что могут» и «откладывают все, что могут», будут также «отдавать все, что могут», еще больше они получат в милосердии»⁷⁵. Рокфеллер оперировал такой духовной бухгалтерией по методу двойной записи, и его благотворительность послужила, своевременно, неоспоримым доказательством чистоты его богатства. Вполне возможно, что его самоотверженность в благотворительности стала для него своего рода внутренней лицензией, необходимой, чтобы искать богатство с неслыханным – и временами беспринципным – напором.

Как отметил Макс Вебер, аскетичное христианство стало непревзойденной благодатной почвой для мечтающих стать предпринимателями. Практика десятины, например, прививала бережливость, самоотречение и аккуратное планирование расходов – бесценные активы любого начинающего капиталиста. Джон Д. Рокфеллер воплощал собой протестантское отношение к труду в чистейшей форме, и классическое эссе Вебера читается, как духовная биография его жизни. Возможно, стоит отметить некоторые замечания Вебера, которые особенно применимы к Рокфеллеру. Вебер утверждал, что пуритане произвели религию, оправдывающую мирские действия, считая, что «все существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью» его жизни⁷⁶. Они подошли к бизнесу рационально и методично, изгнав магию с рыночной площади и сведя все к методу. Так как процветание являлось признаком будущего спасения, избранные работали с особым тщанием, чтобы уверить себя в благоволении Бога. Даже те, кто собрал большое богатство, продолжали работать, так как они трудились, как утверждалось, во славу Божию, а не ради их собственного возвеличивания. Церковь не хотела поощрять жадность и потому обошла эту проблему и узаконила стремление к деньгам, если оно становится призванием – то есть устойчивую самоотдачу продуктивной задаче. Человек, обнаруживший свое призвание, должен был отдать себя ему со всепоглощающей самоотверженностью, а деньги, полученные таким образом, считались знаком божественного благословения.

Побочным эффектом внимания к призванию стало то, что протестанты низводили занятия вне религиозной и экономической сферы в разряд менее значимых. Верующий не должен был искать удовольствий за пределами безопасных границ семьи, церкви и бизнеса, а наиболее тяжкими грехами считались напрасная трата времени, пустая болтовня и наслаждение роскошными увеселениями. Добрый пуританин, нацеленный на зарабатывание денег, должен был сдерживать свои порывы, а не потакать им. Как отметил Вебер: «Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму и еще менее того его духу. Капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае, его рациональному регулированию»⁷⁷. То есть человеку богатому следует знать цену деньгам. Люди должны регулировать свои жизни, утверждал Вебер, чтобы самопожертвование порождало изобилие. В сердце пуританской культуры таится роковое противоречие, так как добродетели набожных людей сделали их богатыми, а богатства, в свою очередь, угрожали подорвать их набожность. Как высказался Коттон Мэзер о Плимутской колонии в 1690-х годов: «Религия породила процветание, и дочери поглотили мать»⁷⁸. Противоречие представляло собой центральную дилемму для Джона Д. Рокфеллера и его потомков, которые без устали боролись с пагубным воздействием богатства.

Стоит отметить, что из четырех основных групп аскетичных протестантов, проанализированных Вебером, только баптисты отвергали предназначение, а следовательно, не могли истолковать богатство как верный знак милости Бога. С другой стороны, показал Вебер, некоторые постулаты баптистов готовили их последователей к процветанию в коммерции. Баптизм питал отвращение к идолопоклонству и отрицал таинства как средства спасения и тем самым воспитывал рациональное видение мира, прекрасно подходящее для продвижения в капиталистическом обществе. Рокфеллер был убежден, что талант зарабатывать деньги дан ему Богом, он обязан развивать этот талант, и Бог щедро вознаграждает его – все совместимо с баптистской доктриной. По этой причине Рокфеллер находил в религии гораздо в большей степени поощрение, а не препятствие для своих амбиций. Тогда как другие рассматривали его как аномалию в конфессии, радушно принимавшей рабочих людей и затаившей легкое недоверие к богатым, он никогда не видел подобных противоречий.

Прежде чем оставить тему знакомства Рокфеллера с принципами баптистов, стоит отметить, что его религиозные убеждения, вероятно, углубил экономический климат его юности. В 1857 году, когда он еще работал в «Хьюитт энд Таттл», в Америке начался экономический спад. Непосредственной причиной стало завершение в 1856 году Крымской войны, что нанесло удар по американским фермерам, зарабатывавшим на ней. Если смотреть глубже, кризис увенчал декаду бешеных спекуляций на ценных бумагах железнодорожных компаний и на земле, подогреваемых крупными займами. Когда прогорели пять тысяч предприятий, и сотни тысяч рабочих оказались на улице, бьющая через край активность 1850-х годов неожиданно и заметно потухла.

Как и позже, в Великую депрессию 1930-х годов, люди были шокированы тем, что бурлящая экономика могла так ужасающе застопориться. По словам одного современника: «Казалось поистине странным, что в самый разгар видимого здоровья и силы… вся страна… вдруг неожиданно пришла к полной остановке и не может двигаться дальше – и нам вдруг пришлось очнуться от нашей мечты о богатстве и счастье и прозреть, что мы нищие и банкроты»⁷⁹. Последовала волна истеричного показного раскаяния, президент Джеймс Бьюкенен настаивал, что кризис произошел «исключительно из-за нашей расточительной и вредной системы обращения банкнот и банковских кредитов, толкающей людей на дикие спекуляции и покупку сомнительных акций»⁸⁰.

Многие евангельские христиане объясняли спад не столько экономическим циклом, сколько божественным наказанием за то, что общество распустилось, соблазнилось земными благами и развратом. Один сторонник реформ из Бостона выразил надежду на положительные стороны внезапного спада, так как он «преподаст важные и очень необходимые уроки… и сведет все к более трезвым, здравым и здоровым условиям»⁸¹. Национальное самобичевание привело к религиозному подъему известному, как Бдения коммерсантов. В 1857 году предприниматели многих городов пришли на дневные молитвенные собрания и публично поклялись отказаться от спиртных напитков и прочих потаканий своим желаниям. В ходе массовых покаяний евангелистские церкви привлекли десятки тысяч новых членов. Смена эйфории депрессией в деловой сфере – отразившаяся переходом от греха к спасению в религиозной сфере, – вероятно поддержала врожденный консерватизм Рокфеллера как будущего предпринимателя, одновременно закрепив его и без того глубокую расположенность к баптизму. Как он сказал: «Какая школа для мальчика – школа невзгод и давления!»⁸².

Каковы бы ни были общие невзгоды, вызванные паникой 1857 года, медицинское дорожное шоу Уильяма Эйвери Рокфеллера в тот год процветало, и ему некоторое время удавалось поддерживать и совмещать два брака. Весной 1856 года Билл вновь всплыл в Кливленде и поселился вместе с Джоном и Уильямом у миссис Вудин, подыскивая постоянный дом для своей семьи. Он уже время от времени жил у семьи Маргарет Аллен в Онтарио, называя себя доктором Уильямом Левингстоном, и теперь ему нужно было сделать последние распоряжения перед тем, как окончательно оставить первую жену и детей. Найдя вместительный кирпичный дом в аренду по адресу Седар-стрит, 35, оборудованный такой по тем временам роскошью, как туалет внутри дома и ванной комнатой, он перевез Элизу и детей из Пармы. Джон и Уильям съехали от миссис Вудин и вернулись к семье. Тогда Билл решил, что Джон должен вкладываться в ведение хозяйства семьи и платить ему ту же аренду, какую он отдавал миссис Вудин.

В 1857 году Билл решил построить для своего семейства солидный кирпичный дом на Чешир-стрит в центре Кливленда, прощальный подарок, который позволил бы ему сделать ноги с чистой совестью. «В 1857 году отец сказал мне строить дом, – вспоминал Джон Д., придавая истории позитивный блеск. – Он учил меня быть самостоятельным. Он дал мне денег, сказал, какой нужен дом и передал все дела мне. Я начертил план, достал материалы, нашел строителя и построил дом»⁸³. Рассматривал ли Билл это как своего рода последнюю проверку, экспресс-курс по предпринимательству для Джона, прежде чем он оставит семью на волю случая? Он предупредил сына: «Меня не будет, и я должен полагаться на твое суждение»⁸⁴. Или, возможно, Билл просто хотел, чтобы его избавили от неудобства делать это самому.

Рокфеллер не без оснований гордился своим успехом в надзоре за строительством, прекрасное достижение для мальчика восемнадцати лет, к тому же уже работавшего с жестким графиком в «Хьюитт энд Таттл». Он потребовал сметы у восьми подрядчиков, как будто он всю жизнь имел дело со строительством, и выбрал предложившего самую низкую цену. Он проверил чертежи, договорился о контрактах и оплачивал счета с безоговорочной уверенностью в своем суждении. И он так внимательно смотрел за подрядчиками, с таким рвением перебивал их цены, что они даже потеряли деньги на этом проекте. Если Билл и испытывал способности своего сына, то Дэон прошел проверку с полным триумфом.

По одному из рассказов возникли разногласия, следует ли Джону платить аренду в новом доме. Он, вероятно, полагал, что раз построил сооружение, то заслужил право занимать его без арендной платы, но Дьявол Билл сам устанавливал правила и отклонил протесты Элизы. «Ты купил свое время, не так ли? – сказал он Джону. – То что ты теперь получаешь, твое, так? Так что ты мне должен за жилье»⁸⁵. Опять же неприкрытая наглость Билла поражает не меньше, чем стойкость его сына перед лицом постоянных провокаций.

Теперь, когда Рокфеллеры воссоединились в Кливленде, Джон стал новым главой семьи, так как Билл вновь ушел со сцены и где-то в конце 1850-х годах создал дом в Филадельфии с Маргарет Аллен. Еще несколько лет Билл причудливым образом был втянут в дела Джона и еще пять десятков лет продолжал материализовываться, как бесцеремонный улыбающийся джинн, через случайные промежутки времени. Но с этого момента и далее разрыв между двумя жизнями Билла и двумя женами начал превращаться в непреодолимую пропасть. По тонкой (а для Билла, несомненно, нестерпимой) иронии, этот лукавый, корыстный, помешанный на деньгах шарлатан повернулся спиной к своей семье как раз тогда, когда его старший сын начал собирать крупнейшее состояние в истории. Джон Д. Рокфеллер жил во вселенной стоических людей, где признаком силы и умственного здоровья считалось отогнать заботы и идти вперед, а не болезненно обдумывать неудачи родителей. Но если Джон и питал мстительные чувства к Биллу, он, должно быть, втайне испытывал удовлетворение, что отец ушел на самой заре его триумфа и лишился права претендовать на его богатство.