Помимо написания писем и оплаты счетов молодой Рокфеллер также служил «коллекторским агентством» и собирал арендную плату за недвижимость Хьюитта. Терпеливый и вежливый, он демонстрировал бульдожью хватку, которой от него никто не ждал. Сидя снаружи в коляске, бледный и терпеливый, похожий на сотрудника похоронного бюро, он ждал, пока должник не сдавался. Он напоминал об уплате долга, как будто от этого зависела его жизнь, и опыт, судя по всему, вызывал значительную долю беспокойства. «Сколько раз мне снилось, и снилось до недавних лет, что я пытаюсь собрать эти долги!» – поражался он пятьдесят лет спустя. «Я просыпался, вскрикивая: «Я не могу взять по счету такого-то и такого-то!»⁴¹. Отчасти его тревога была связана с тем, что он только ушел от удручающей семейной жизни, и неудача на работе означала бы возвращение к зависимости от отца. Также можно предположить, что, хотя Джон был настойчив, он был и крайне медлителен; как и в школе, некоторые считали его недалеким олухом, который ничего не добьется, и ему приходилось доказывать обратное.

Сколь бы скромной ни была деятельность фирмы, «Хьюитт энд Таттл» стала превосходной школой для начинающего молодого бизнесмена и открыла перед Рокфеллером необъятную вселенную коммерции. Большинство предприятий перед Гражданской войной все еще специализировались только на одной услуге или товаре. Хьюитт и Таттл, напротив, брали на комиссию широкий ассортимент товаров. Начинали они с продуктов питания, но за три года до прихода Рокфеллера положили начало импорту железной руды с озера Верхнего. Фирма полагалась на железные дороги и телеграф, технологии, которые тогда произвели революцию в американской экономике. Как отметил Рокфеллер: «Это раскрыло мне глаза на транспортные перевозки», – что немало, учитывая последующие спорные отношения «Стандард Ойл» с железными дорогами⁴². Даже простая поставка в Кливленд вермонтского мрамора требовала сложных вычислений затрат на перевозку по железной дороге, каналу и озеру. «Утерю, убытки от порчи товара во время транспортирования надо каким бы то ни было способом разнести по этим трем различным статьям транспортирования. Необходимо было все остроумие юного ума, чтобы решить эту проблему к общему удовольствию всех заинтересованных, среди которых не последнее место занимал мой хозяин»⁴³. Рокфеллер никогда не упускал никакой деловой опыт.

В последний день 1855 года Хьюитт выдал Рокфеллеру пятьдесят долларов за три месяца работы или немногим более пятидесяти центов в день. Он объявил, что с этого дня помощник бухгалтера будет получать двадцать пять долларов в месяц или триста долларов в год. Странным образом Рокфеллер испытал чувство вины: «Я чувствовал себя преступником»⁴⁴. Опять же возникает подозрение, что все-таки внутренне он ликовал, но боялся, из религиозных моральных соображений, собственной жадности. Рокфеллер понимал, что копить деньги это одно, а откровенно желать их – совсем другое.

Во многих отношениях Джон Д. Рокфеллер являлся примером предприимчивого молодого бизнесмена своей эпохи. Бережливый, пунктуальный, деятельный, горячий приверженец доктрины успеха. Он мог бы стать героем любой из ста девятнадцати воодушевляющих брошюр, вскоре написанных Горацио Элджером-младшим – его книги носили звучные названия: «Стремись и добивайся», «Везение и смелость», «Храбрый и дерзкий» и «Обречен возвыситься». Последнее название, кстати, перекликалось с восторженным гордым заявлением Рокфеллера более старшему предпринимателю: «Я обречен быть богатым – обречен быть богатым – ОБРЕЧЕН БЫТЬ БОГАТЫМ!» Как рассказывали, он усилил этот рефрен несколькими быстрыми выразительными ударами по колену собеседника⁴⁵. Не так много вопросов, по которым Джон Д. так открыто выражал свои чувства.

Рокфеллер постоянно отрицал истории о своей одержимости деньгами в детстве, но о времени, когда он работал в «Хьюитт энд Таттл» он рассказал следующую историю:

Я был молодым человеком, когда впервые увидел банковский билет. В то время я служил клерком здесь во «Флэтс». Как-то раз мой хозяин получил из банка на юге штата банковский билет на четыре тысячи долларов. Днем он показал его и положил в сейф. Едва он ушел, я отпер сейф и достал билет, смотрел на него, широко раскрыв глаза и рот, а потом положил обратно и тщательно запер. Мне казалось это ужасно крупной суммой, неслыханными деньгами, и еще много раз за день я открывал сейф и подолгу жадно разглядывал билет⁴⁶.

В этой истории чувствуется почти эротический заряд, который банкнота пробудила в юноше, ввела его в гипнотический транс. Похоже на то, как Большой Билл сворачивал и прятал купюры, а потом радовался, поглядывая на свое сокровище. Такая страсть к деньгам тем более поражает во флегматичном молодом человеке, утверждавшем, что ему не приходилось бороться с разрушительными порывами. «Я никогда не испытывал влечения к табаку или чаю и кофе, – решительно заявил он однажды. – Я никогда не испытывал влечения ни к чему»⁴⁷.

Даже если жадность оказалась более сильным мотивом, чем он хотел признать, Рокфеллер получал физическое удовольствие от самой работы и никогда не считал ее унылой каторгой. Более того, мир коммерции завораживал его как неисчерпаемый источник чудес. «Несомненно, эти люди деятельного ума работают не только из-за одних денег, часто их захватывает и сама работа, – написал он в мемуарах, опубликованных в 1908–1909 годах. – Вкус к этой работе, несомненно, поддерживает нечто более высшее, чем страсть к простому накоплению средств»⁴⁸.

Американская культура поощряла – нет, даже восхваляла – стремление приобретать, и всегда существовала возможность, что дело дойдет до крайности и людей поработит жадность. Поэтому детей учили следить за своим поведением и контролировать его. В посмертно опубликованной «Автобиографии» Бенджамин Франклин описывает, как он завел маленькую нравоучительную книжечку, позволявшую сразу увидеть свои добродетели и пороки за каждый день. В середине XIX века многие держали подобные журналы учета, помогающие поддерживать бережливость и сделать наглядными свои моральные достижения. Молодые люди вели дневники, нашпигованные напутствиями, наставлениями, вдохновляющими мыслями и предостережениями. Эндрю Карнеги писал себе назидательные напоминания, а Уильям К. Уитни вел небольшую книжечку с нотациями. Действовал противоречивый порыв: в новой конкурентной экономике люди побуждали себя стремиться к лучшему, но при этом старались обуздать свои ненасытные аппетиты.

Джон Д. Рокфеллер довел такой внутренний мониторинг до более высокой стадии. Как добрый пуританин, он тщательно изучал свои поступки в течение дня и сдерживал желания, надеясь изгнать из жизни спонтанность и непредсказуемость. Когда честолюбие уже было готово поглотить его, совесть взывала к сдержанности. Так как в «Хьюитт энд Таттл» его рабочий день был удлиненным, коммерция грозила превратиться в неподъемное навязчивое влечение. Каждый день он приходил на работу в шесть тридцать утра, обед брал с собой в контору, уходил на ужин, а потом возвращался и работал допоздна. Однажды он решил приглушить свою одержимость. «В тот день я заключил с собой соглашение, что тридцать дней не буду появляться [в конторе] после десяти вечера», – написал он себе⁴⁹. Показательно, что молодой человек дал себе такой зарок и не менее показательно, что выполнить это он находил крайне сложным.

Бухгалтерия управляла не только деловой, но и личной жизнью Рокфеллера. Так как цифры своей простотой несли ему такую ясность и успокоение, он применил деловой подход «Хьюитт энд Таттл» к личному хозяйству. Начав работать в сентябре 1855 года, он купил за десять центов маленькую красную книжечку, назвал ее «Книга счетов А» и самым подробнейшим образом записывал в нее приходы и расходы. Подобные записные книжки держали многие его современники, но мало кто с таким придирчивым вниманием ее вел. Всю оставшуюся жизнь Рокфеллер обращался с «Книгой счетов А», как с самой священной реликвией. Более пятидесяти лет спустя он достал ее в Библейском классе и чуть не прослезился, переворачивая ее страницы дрожащими руками, столь сильны были вызванные ею эмоции. В Библейском классе в Баптистской церкви на Пятой авеню в 1897 году растроганный Рокфеллер поднял книжечку над головой и провозгласил: «Я не видел эту книжечку двадцать пять лет. Вы не смогли бы забрать ее у меня в обмен на все бухгалтерские книги Нью-Йорка и то, что они могли бы посулить»⁵⁰. Книжечка хранилась в банковской ячейке, как бесценная фамильная реликвия.

Как подтверждает «Книга счетов А», Рокфеллер теперь сам себя содержал, тратя половину дохода на жилье у миссис Вудин и на прачку и был совершенно независим от отца. Он гордился воспоминаниями о своей небогатой юности. «Я не мог позволить себе модный покрой одежды. Помню, я покупал тогда у дешевого портного. Он продавал одежду дешево, так что я мог за нее заплатить, что было много лучше, чем покупать одежду, которая мне не по карману»⁵¹. Одно отступление от жесткой экономии долго приводило его в недоумение: вместо обычных шерстяных варежек он как-то в молодости купил пару меховых перчаток за два с половиной доллара и в девяносто лет все еще цокал языком от такой шокирующей расточительности. «Нет, по сей день не могу сказать, что заставило меня выкинуть два с половиной на простые перчатки»⁵². Другая статья расходов, впоследствии принесшая проценты повзрослевшему Рокфеллеру, содержала осветительное средство под названием камфин по восемьдесят восемь центов за галлон (ок. 3,5 л). Благодаря эффекту масштаба «Стандард Ойл» продавал превосходящий его по качеству продукт, керосин, по пять центов за галлон – о чем Рокфеллер имел обыкновение напоминать, когда люди впоследствии обвиняли его, что он душит население.

Рокфеллер не преувеличивал ценность «Книги счетов А» в одном важном отношении – она стала авторитетным свидетелем в вопросе, являлся ли он ненасытным человеком, который позже, с помощью благотворительности пытался очистить «запятнанное» богатство. Здесь «Книга счетов А» говорит твердо и однозначно: Рокфеллер был фантастически щедрым с детства. В свой первый год работы молодой клерк отдал около шести процентов заработка на благотворительность, в некоторые недели гораздо больше. «У меня есть моя самая первая книжечка, и в ней записано, когда я зарабатывал всего доллар в день, я отдавал пять, десять или двадцать пять центов на все эти дела», – заметил он⁵³. Джон Д. жертвовал миссии «Файв-Пойнтс» в знаменитых трущобах южного Манхэттена, «бедняку в церкви» и «бедной женщине в церкви»⁵⁴. К 1859 году, когда ему исполнилось двадцать лет, его щедрые пожертвования превысили отметку в десять процентов. Несмотря на явное тяготение к делам баптистов, он рано начал жертвовать на общие вопросы, дал денег негру в Цинциннати в 1859 году, чтобы тот выкупил жену из рабства. В следующем году он жертвовал негритянской церкви, методистской церкви и католическому приюту.

Благотворительные дары клерка были не менее заметны, чем его деловые таланты. О глубоко парадоксальной природе Рокфеллера говорит то, что хотя его и сразил банковский билет в четыре тысячи долларов, не меньшее впечатление произвела книга 1855 года «Избранные места из дневника и переписки покойного Амоса Лоренса». Лоренс, богатый производитель текстиля из Новой Англии, раздал на благотворительность более ста тысяч долларов, обдумав и спланировав свой шаг. «Я помню, как меня заворожили его письма, – рассказывал Рокфеллер, который, возможно, у Лоренса в свое время перенял обычай раздавать людям только что отчеканенные монеты. – Хрустящие банкноты! Я видел и слышал их. Я решил, что, если удастся сделать это, когда-нибудь тоже буду раздавать хрустящие банкноты»⁵⁵. Подобные мысли у молодого человека редки и достойны восхищения, но следует отметить, что и в этом случае магическое воздействие на него оказывали деньги. Он видел, что деньги могут принести величие в моральной и в светской сфере, что волновало его больше, чем модные владения или одежды.

Помощник бухгалтера, будто наверняка зная, что когда-то станет богатым и должен подготовиться к назначенному часу, цепко наблюдал за коммерсантами в порту и отмечал, как они избегают хвастовства. Например, он необычайно восторгался перевозчиком Л.-Р. Моррисом и был поражен тем, «как он ходит, как выглядит, как будто его большое богатство его совершенно не трогает. Я видел других состоятельных людей и с удовольствием смотрел, как они занимаются делом, никак не показывая власть денег. Позже я видел и тех, кто носил дорогие украшения и роскошные одежды. Казалось прискорбным, чтó их привело к такому излишеству». Если Рокфеллер придерживался квакерской сдержанности в одежде и позже противился вульгарному хвастовству Вандербильтов и других магнатов Позолоченного века с их вычурными особняками и яхтами, отчасти это связано с его баптистскими воззрениями, а отчасти с простым строгим стилем богатых кливлендских бизнесменов, которых он так внимательно изучал на этапе своего становления.

Как неисчислимое множество молодых людей до него, Рокфеллер обратился к церкви за всеобъемлющими ответами на неразрешимые семейные проблемы. Он обладал призванием и в религии, и в бизнесе, христианство и капитализм сформировали два равных столпа его жизни. После публикации в 1859 году труда Чарльза Дарвина «О происхождении видов», вера многих людей начала ослабевать, но воззрения Рокфеллера остались простыми и постоянными. Когда в последующие десятилетия традиционные религиозные взгляды начали оспаривать, он остался верен духовным реалиям своего детства. Из-за часто непорядочного поведения отца молодой клерк был готов к жаркому осуждению греха и разговору о личном спасении и моральной реформации, вокруг которых тогда строились беседы баптистов. С самого начала его баптистская вера служила мощным инструментом контроля запретных чувств и сдерживала необузданную природу отца внутри него. После постоянных переездов в детстве, он стремился обосноваться в церкви, которая заменила бы ему семью, но без постыдных проявлений настоящей семьи.

Пока Джон и Уильям жили у миссис Вудин и ее дочери Марты, они вчетвером начали посещать бедную, переживающую не лучшие времена Церковь баптистской миссии на Эри-стрит неподалеку. Организованная за три года до процветающей Первой баптистской церкви, церковь миссии стояла на пустом месте без деревьев и представляла собой скромное белое здание с колокольней и высокими узкими окнами. В 1850-х годах по Кливленду прокатилось несколько религиозных возрождений, и Церковь баптистской миссии на Эри-стрит была создана после религиозного бдения, длившегося сто пятьдесят ночей подряд.

Церковь дала Рокфеллеру общество друзей, о которых он мечтал, и уважение и расположение, в которых он нуждался. Рокфеллер посещал Библейский класс диакона Александра Скеда, а привел его в церковь сам Скед, цветочник по роду занятий, поэтичный шотландец, любивший декламировать псалмы и пророчества и, казалось, знавший всю Библию наизусть. Скед родился в Шотландии в 1780 году, приехал в Америку в 1831-м и четыре года спустя перебрался в Кливленд. Во время службы он поднимал руки в молитве Богу, его лицо светилось воодушевлением. Этот набожный пожилой человек служил наставником Рокфеллеру, и тот пришел к нему, когда нашел работу в «Хьюитт энд Таттл», чтобы сообщить хорошие новости. Встреча дала неожиданную отповедь, которую Рокфеллер так и не смог забыть. «Прежде чем я ушел, он заметил, что я ему очень нравился, но что он всегда гораздо больше любил моего брата Уильяма. Я так и не мог понять, почему он это сказал. Я не обиделся, но меня это удивило»⁵⁶.

Осенью 1854 года Джон принял решение о вероисповедании, диакон Скед погрузил его в купель, и тот стал полноправным прихожанином. Никогда не будучи снобом, Рокфеллер гордился тем, что «выращен в церкви миссии»⁵⁷. Вне зависимости от своих мирских амбиций, он не искал простых путей к успеху и не пытался присоединиться к процветающим прихожанам или высокой церкви. Его, человека замкнутого и стороннего, привлекло теплое братство верующих, ему нравилась атмосфера равноправия в церкви на Эри-стрит, позволявшая присоединиться, как он выразился, к «людям в самых скромных обстоятельствах» ⁵⁸. Центральный принцип баптизма, автономность отдельных паств и церквей миссии, в которых не доминировали именитые семьи, был самым демократичным из всех. Церковь на Эри-стрит посещали продавцы, помощники в лавках, кондукторы железной дороги, рабочие с фабрик, клерки, ремесленники и другие люди крайне скромного достатка. Даже в более поздний период, когда она преобразовалась в Баптистскую церковь на Юклид-авеню, в пастве осталось больше плебеев, чем патрициев. Много лет спустя Рокфеллер заявил с сердечной теплотой: «Как благодарен я, что это общение дано мне было в раннем детстве, что я был доволен и счастлив… работой в церкви, работой в воскресной школе, работой с хорошими людьми – это было мое окружение, и я благодарю Бога за него!»⁵⁹.

Рокфеллер не просто посещал службы, а выполнял в церкви бесчисленные поручения. Еще не достигнув двадцати лет, он стал учителем воскресной школы, членом совета и бесплатным клерком, державшим в руках протоколы заседаний. Лишенный ложной гордости, он с удовольствием выполнял даже подсобные работы, и одна прихожанка оставила живую зарисовку его вездесущего присутствия: