Кажется, я так увлеченно прислушивалась, что высунула нос из вороха тряпья, потому что по позвоночнику будто протекла волна холода. Неприятно.
Только представить себе, что мы сейчас в маленькой деревеньке, совершенно одни во всем доме, и вокруг нас снега и за много километров никакой цивилизации... Ладно, с километрами я загнула. Но до ближайших населенных пунктов надо идти пешком. И, случись что, ночью никуда не доберешься в этой полной темноте и никого не дозовешься. Я живо представила нетронутые поля без конца и края, погребенные под снегом... Да там даже летом, если лечь в траву и замереть, тебя никто не найдет. До самой осени...
Странно, что все эти мысли пришли мне в голову только сейчас, а не дома, в городе, когда мы с Леркой так воодушевленно обсуждали самостоятельную поездку на дачу. Да почему, собственно, должно произойти что-то из ряда вон выходящее? Зачем вообще об этом думать, причем именно сейчас, ночью?
В печи потрескивало как-то тревожно. И Соня начала похрапывать довольно жутковато. Нет, так дело не пойдет. Если я сейчас начну прислушиваться к каждому скрипу и думать, будто это кто-то ходит, и во всяком звуке слышать опасность, то вообще до утра глаз не сомкну.
Я сжалась поуютнее и сунула нос в ладонь. Так точно было теплее. И заснула.
Из стопки на растопку
Зима в том году была особенно суровой. И началась рано, и так яростно набросилась, что, казалось, даже природа не успела как следует подготовиться. Птицы замерзали на лету, деревья почернели и скрючились. Людей охватывала апатия, сковывающая не меньше льда. В деревне вымерзали целыми домами, иногда люди так и оставались лежать на лавках до весны. В земле невозможно было выдолбить могилы, да и зачем? Те, кто побогаче, свозили своих мертвецов в божедомки далеко за пределы деревни. Кто-то сваливал своих покойников в сараи, в подполы. На слезы сил уже не хватало.
У Калячиных только бабка умерла, да ей и так срок пришел. Однако же с уходом бабки места в избе прибавилось. Семья-mo небогатая была, хотя и не бедствовали. Той зимой, как и все, со смирением жили себе, пока жилось.
Когда ночью в сенях раздались чужие, чуть слышные шаги, проснулись все. Хозяин ружье прихватил, а баба его лучину зажгла, чтобы сподручнее было чужака отогнать, если с недобрым пришел.
Но в сенях некого было отпугивать. Только на лавке лежала, вытянувшись, сложив окостеневшие руки на груди, мертвая женщина. Платок старенький, заиндевелый сарафан, ноги голые, даже без лаптей. Видать, кто-то из бедняков решил свою покойницу пристроить. Надеялся, что не бросят, по-божески поступят. А обувка... Обувка живым пригодится, мертвым она без надобности.
Жуткое было что-то в этой подкинутой покойнице. Не христианское, не человеческое. Женщина незнакомая . Может, приблудная пришла к кому да окочурилась, а те решили Каляниным «подарочек» снесть. М а ло ли недоброжелателей. В лицо улыбаются, за спиной плюют.
Ничего не стали с мертвячкой делать - до света, авось, не случится ничего. Только дверь хозяин понадежнее закрыл, сам не осознавая зачем. Детей утихомирили, а сами с бабой лежали без сна, ворочались. Кто мог в дом труп подкинуть, что за дела такие? Не по-людски это.
Калячин решил с утра лошадь запрячь, в божедомку свезти этого жуткого подкидыша.
Малые за ночь раза три с криком просыпались, дурные сны мучили. Хотя никто из семьи, кроме отца с матерью, мертвую в сенях не видел, а те не болтали особо о находке, все же отчего-то являлась им в снах страшная баба, тянула закостеневшие руки, утащить хотела.
Как рассвело, Калячин с парнем своим тетку мертвую в сарай перетащили. Хозяин хотел было сразу в телегу да лошадь запрячь, но бедная животина испугалась, на дыбы встает, хрипит. Не дело рабочую скотину мучить. Калячин решил повременить с боже- домкой, подождать, пока лошадка успокоится.
Лошадь, умное животное, что-то чуяла. А вот мыши трупу сразу нос отъели, поди ж ты, не испугались.
Калячин принялся у соседей спрашивать про тетку эту мертвую, но все отнекивались, дескать, не знаем ничего. Кто-то врал, но поди разберись. Да и следов утром никаких не нашли. С какой стороны пришел, притащил, кто в сенях топал, куда потом ушел - не известно, снег нетронутый. А ведь не сыпало ночью совсем. То ли ветер все смел? Одним словом, не нашли концов. Будто ветром ее принесло и на лавку кинуло.
Все детишки, как ночь упала, голосить начали. Мол, страшная мертвячка приблудная пугает. В окно бельмами пялится, нос проваленный, мышами сожранный, прижала к стеклу, лед расковыряла когтями. Дети воют от страха, а взрослые-то не видят. Только правда - наледь на окнах с той стороны покорябана. Не оттаяла, а как острой палкой кто скреб. Окна все перекрестили иконами, вроде перестало блазить.
А тут деду калячинскому, приспичило по малой нужде выйти. Только дверь приотворил, на него со всего маха накинулась - лохматая, страшная. Пасть раззявила, когтями в плечи впилась, в лицо вцепилась и стала жевать. Все оцепенели. Хозяйка первая опомнилась, ухватом ее огрела, сама голосит от ужаса. А мертвячка от деда отцепилась, к детям бросилась. Да так быстро, будто ветром ураганным ее несло. Самого мелкого из люльки уже цопнула. Ну тут уж сам Калячин подоспел, топором ей башку отсек. Потом, говорит, понять не мог, чего ждал, почему старика своего не спас. Будто оцепенел, шевельнуться не мог. Но, как сына схватила ведьма, тут же отмер.
Голова мертвячки жутко стукнулась об пол, покатилась и у порога замерла прямо перед дедом. Будто сбежать пыталась, да тело стариковское дорогу преградило. А безголовый мерзлый труп так и остался на полу посреди избы.