Но она не собирается ничего этого делать, это пустые слова. Джоди всегда считала преимуществом тот факт, что Тодд ей не врет, то есть не рассказывает все в подробностях, так, чтобы это стало ложью. Но в данном случае дело не в многоречивости. А в том, что такого раньше вообще не бывало, он не уезжал на выходные.

– А еще у меня для тебя подарок, – говорит он.

Тодд выходит и возвращается со свертком – это плоский прямоугольник размером с небольшую книгу в коричневой бумаге, обклеенный изолентой. Он кладет его на стол рядом с тарелкой Джоди и садится на свое место. Он часто делает подарки, и это ей в нем тоже очень нравится, но поскольку сейчас Тодд пытается ее задобрить, Джоди не особо рада.

– По какому поводу?

– Без повода.

Он улыбается, но атмосфера потрескивает от напряжения. Надо швыряться вещами; головы должны лететь с плеч. Она берет сверток, который оказывается практически невесомым. Изолента легко отклеивается, и между листами картона Джоди обнаруживает красивую миниатюрную картину, Раджпут, оригинал. Это мозаичный портрет женщины, выполненный в сине-зеленых тонах. На ней длинное платье, она стоит в саду, обнесенном стеной. Рядом с ней несколько павлинов и газель, украшенная золотом; женщину явно не отягощают никакие финансовые тревоги и прочие мирские заботы. Ветви с густой листвой словно защищают ее, а под ногами лежит бесконечный зеленый ковер. Они вместе рассматривают картину, обсуждая окрашенные хной руки девушки, ее миниатюрную белую корзинку, изящную фигурку, очертания которой проглядывают из-под вуали платья. Пока они рассматривают крошечные детали и цвета мозаики, жизнь ненавязчиво возвращается в привычное русло. Тодд выбрал подходящий подарок. Чутье у него хорошее.

Скоро пора спать, Джоди убирает со стола, начинает мыть посуду. Он машинально предлагает помочь, но они оба прекрасно знают, что лучше ей заниматься этим самой, так что Тодд идет выгуливать собаку. Не то чтобы Джоди была сильно требовательной. Стандарты у нее не чрезмерно высокие, но на сотейнике после мытья не должно оставаться следов и нельзя вытирать полотенцем жир, а потом им же – бокалы. Это продиктовано здравым смыслом. В строительстве Тодда нельзя назвать небрежным, полку он не повесит под наклоном, так, чтобы вещи соскальзывали и бились. Он сделает все внимательно и хорошо, но наблюдатели не назовут его перфекционистом, не обвинят в излишней суете. Джоди и не склонна жаловаться. Известно, что в некотором контексте достоинство человека превращается в губительную слабость. Его нетерпеливость в домашних делах объясняется тем, что из-за своей нескончаемой энергии Тодд мыслит большими масштабами. Это видно и по тому, какое место он занимает в помещении, как он возвышается, словно башня в ограниченном пространстве, он громкоголос, жесты его размашисты. Ему скорее место на улице или на строительной площадке – там его величие более уместно. Дома он лучше всего себя чувствует, когда спит возле Джоди, когда его огромное тело находится в состоянии покоя, а энергия утихает, успокаивая своим отсутствием.

Джоди обходит все комнаты любимой квартиры, задвигает шторы, взбивает подушки, поправляет картины, поднимает с ковра мусор, в целом, создает такую обстановку, в которой утром будет приятно проснуться. Очень важно, чтобы в начале дня все спокойно стояло по своим местам. Дойдя до спальни, она отворачивает покрывало, достает ему пижаму, себе ночную сорочку, разглаживая ткань и загибая все отвороты так, чтобы они не слишком походили на тела призраков. Но все равно что-то ей не нравится – белая окантовка на темной пижаме, шелковые ленты сорочки. Она выходит на балкон. На улице сильный ветер, луны нет, видна лишь бездонная чернота. Джоди наклоняется вперед, в темноте волоски на теле встают дыбом, но она радуется своему уединению, тому, что все у нее под контролем – она стоит там, пока не надоест, а потом уходит домой. Она благодарна стабильности и надежности своей жизни, научилась ценить ежедневные моменты свободы, отсутствие требований и трудностей. Благодаря отказу от замужества и детей ее жизнь остается чистым листом, без ограничений. Она ни о чем не жалеет. Материнский инстинкт находит выход в общении с клиентами, а чисто с практической точки зрения она точно так же замужем, как и все остальные. Естественно, друзья знают, что она Джоди Бретт, но для большинства она «миссис Джилберт». Ей нравится эта фамилия и эта приставка; это для нее как родословная, как сокращение, которое можно использовать, чтобы не поправлять ошибающихся, ничего не объяснять в неуклюжей терминологии вроде «мой партнер по жизни» или «вторая половина».

Утром, когда Тодд уходит на работу, она встает, одевается и идет с собакой на прогулку, по берегу до Нэйви-пиа. В молочной дымке поблескивает солнышко, и озеро словно накрывает серебристой сеткой. С воды дует едкий ветер с пьянящим морским ароматом, в котором смешиваются машинное масло, рыба, гнилая древесина. В это время суток волнолом напоминает уснувшего великана с еле уловимыми сердцебиением и дыханием. В такую рань только местные, кто выгуливает собак и занимается бегом, могут созерцать покачивающиеся на воде лодки, бьющиеся о берег волны, заброшенные карусели и колесо обозрения, чаек, ныряющих за рыбешками себе на завтрак. Когда Джоди снова поворачивается лицом к городу, горизонт выглядит словно призрак, вздымающийся вдоль берега, впечатляющее зрелище в лучах восходящего солнца. Она приехала в Чикаго более двадцати лет назад, студенткой, и сразу же почувствовала себя тут как дома. Джоди нашла здесь свое место не только физически, но и душой. До этого она жила в маленьким скромном городке, и здешние высотные здания, людская толчея, разнообразие и изобилие и даже переменчивая погода ее просто заворожили. Именно тут она повзрослела, сформировалась как личность и стала процветающим специалистом.

Она начала собственную практику весной, по окончании учебы. К тому времени они уже жили вместе с Тоддом в крошечной двухкомнатной квартирке в Линкольн-парк. Первые клиенты пришли к ней по рекомендации знакомых из университета, она принимала их в гостиной, пока Тодд был на работе. Джоди довольно рано, даже до окончания университета, решила использовать эклектический подход – то есть выбирать из своего репертуара то, что покажется наиболее уместным в конкретной ситуации – она применяла активное слушание, трактовала сны по канонам гештальт-подхода, бросала открытый вызов пессимистично настроенным клиентам. Она учила клиентов быть требовательнее к самим себе и брать на себя ответственность за собственное благополучие. Хвалила их и вселяла в них оптимизм. За первый год работы она научилась не спешить и учитывать ритм каждого человека. Главным ее ресурсом было ее природное дружелюбие – Джоди нравились ее клиенты, она их не судила, и они чувствовали себя с ней комфортно. Благодаря их отзывам практика расширялась.

Год пролетел легко, она вошла в ритм, развивая мастерство и обретая уверенность в себе. А потом один ее клиент… пятнадцатилетний парнишка с биполярным расстройством, послушный, хорошо учился, вообще казалось, что с ним все в порядке… его звали Себастьян, темноволосый, темноглазый, любопытный, увлеченный, любил задавать риторические вопросы («Почему вообще что-то есть, а не пустота?»; «Как можно хоть что-то знать наверняка?») … и вот его, юного Себастьяна, ее клиента, нашли мертвым на асфальте под балконом его квартиры, располагавшейся на десятом этаже, где он жил с родителями. Когда он не пришел на сеанс по расписанию, Джоди позвонила домой и узнала все от его матери. Это было уже на пятый день после его смерти.

– Не вините себя, – добродушно сказала женщина. Хотя он выбросился в тот же день, когда состоялась их последняя сессия. Утром они поговорили, а менее чем двенадцать часов спустя он покончил с собой. На что он жаловался? На какую-то незначительную проблему с глазами. Себастьян начал видеть периферийным зрением какие-то штуки, как будто там что-то мелькало.

Джоди записалась на дополнительный курс в Школу Адлера, после чего стала внимательнее подходить к отбору новых клиентов.

Вот она идет через Гейтвей-парк, здоровается с соседом, заходит в «Кафе Ром» и берет с собой латте. Потом она ест яйцо всмятку и тост с маслом, параллельно читая газету. Позавтракав, убирает посуду, достает папку первого на сегодня клиента (под кодовым именем «Судья») – это мужчина, адвокат, гей, живет с женой и детьми. У Судьи есть что-то общее со всеми остальными ее клиентами. Он понял, что зашел в тупик, и считает, или надеется, что ему поможет психотерапия. Он дал себе слово, что постарается. И проблем у него не больше, чем Джоди может решить. Этот последний пункт определяется в ходе отбора. Если человек склонен к саморазрушению, она направляет его к другому специалисту. Джоди, например, не работает с зависимостями – наркотики, алкоголь, азартные игры, отказывает также и людям с пищевыми нарушениями, с биполярным расстройством или шизофренией, хронической депрессией и тем, кто пытался покончить с собой или задумывался об этом. Таким людям надо принимать лекарства или отправляться в центр реабилитации.

Ее график позволяет принимать лишь двух клиентов в день, до обеда. Джоди работает, после отсева, с людьми, которые зашли в тупик, утратили уверенность в себе, которым трудно понять, чего же они хотят, которые принимают решения на основании того, чего от них ожидают, или на основании собственных фантазий о том, чего от них ожидают. Они бывают строги к себе, присвоив себе оценку своих не особенно чутких родителей, но в то же время ведут себя безответственно или неадекватно. В целом им не удается нормально расставить приоритеты, удерживать границы, они пренебрегают здоровыми интересами, считают себя жертвами.

Джоди консультирует в свободной удобно обустроенной спальне, тут стол, картотека, пара кресел, стоящих лицом друг к другу на старинном килими сто восемьдесят на двести сорок сантиметров. Между креслами расположен невысокий столик для доски с зажимом и ручки, упаковки «Клинекса», бутылки воды и двух стаканов. Судья, как обычно, в темном костюме, черных «оксфордах» и броских носках ромбиком, которые становятся видны, когда он садится, скрестив ноги. Ему тридцать восемь лет, чувственные глаза и губы на вытянутом лице. Усаживаясь напротив, она интересуется, как шли дела с их последней встречи, состоявшейся неделю назад. Он сообщает, что пошел в фетиш-бар, и о том, что случилось в узком переулке на выходе. Рассказывает он в подробностях, возможно, надеясь ее шокировать, но когда секс происходит между взрослыми по обоюдному согласию, Джоди считает это нормальным, да и все равно он уже не первый раз испытывает ее терпение подобным образом. Говорит Судья быстро, часто на полпути меняя тему, заново переживает случившееся, изо всех сил пытается вовлечь и ее.

– Штаны спущены до щиколоток… вот представьте, если бы кто-то… боже, от мусорки так воняло. И я решил сконцентрироваться на ней, на этой вони, чтобы все не случилось слишком быстро… ну, надо же было что-то делать. Он в баре просто пожирал меня глазами. Я его там и раньше видел, но не думал… я уже сто лет там не бывал.

Когда рассказ подходит к концу, он смотрит на нее хитро, глазки блестят, на губах пленка слюны. Ему хотелось бы, чтобы она рассмеялась, назвала его плохим мальчишкой, негодником, но заполнение пауз и сглаживание неловкостей не входят в ее задачи. Он ждет, она молчит, он начинает ерзать в кресле и смотреть на руки.

– Ну, – наконец говорит клиент, – мне стыдно. Я виноват. Мне не по себе. Не следовало этого делать. – Это те слова, которых он не может сказать жене, и он говорит их терапевту.

Характерный для Судьи шаблон – это отрицание, за которым следует потакание собственным желаниям, а затем новый виток отрицания. Фазе отрицания свойственны такие фразы, как «Я люблю свою семью и не хочу делать им больно». Раскаяние у него искреннее, но он не может отказаться от своих гомосексуальных желаний точно так же, как и от надежности домашней жизни. И то и другое необходимо для реализации его потребностей, как и для его самоидентификации. Но он врет себе, будто его интерес к мужчинам – временное явление, и не осознает, что период воздержания, во время которого он винит себя, это способ перезарядить батарейки, чтобы потом возбудиться как можно сильнее. Как и большинство неверных супругов, он сильно драматизирует. Он даже сам себе не представляет, какой он актер.