– Говядина отменная. Как ты мясо в пирог засунула?

Он спрашивает это так, будто Джоди сделала кораблик в бутылке. Этот человек, способный возводить стены и заливать фундамент, становится поразительно наивным, когда речь заходит о кулинарии.

– Обернула, – признается она. – Это как изоляция вокруг трубы.

Но Тодд смотрит куда-то в пустоту, словно не слыша ее ответа.

Он всегда «выпадал» из разговора время от времени, хотя сейчас ей кажется, что в последнее время это стало случаться чаще. Тодд то здесь, то пропадает, его словно уносит река мыслей, предположений, забот – как знать? Может, он считает от ста до нуля или перебирает в уме имена президентов. Но хотя бы на его настроение жаловаться не приходится. В последнее время Тодд стал заметно веселее, как и раньше, и Джоди даже начинает надеяться, что его депрессия уже в прошлом. Какое-то время она беспокоилась, что это состояние не пройдет никогда. Оно затянулось очень надолго, даже общение с Фрейдом не помогало. А пес в детстве был таким игривым дурачком, смешной, как придворный шут.

Но Тодд хотя бы умел имитировать жизнерадостность на вечеринках – вино у него лилось рекой, он становился дружелюбным, люди всегда радовались его обществу. И женщин он привлекает своим добродушием и щедростью. «Розали, ты как будто снова напилась из источника молодости. Дейрдре, хорошо выглядишь, так и съел бы». Мужчинам с ним тоже хорошо, при нем они могут говорить о себе открыто, без конкуренции, а еще он хорошо умеет подражать, чем постоянно всех смешит: он и натуропат из Ост-Индии («В вашей жизни слишком много напряжения… не спешите, никуда не спешите»), и механик с Ямайки («Твой машин нужен три шина… Подними компот»).

Теперь ему точно лучше, Тодд ожил, смеется не только при гостях, расслабился и успокоился, не внушает таких опасений и стал снова походить на себя прежнего, молодого – хотя времена, когда они голыми ложились в постель, вместе читали газету, смотрели какой-нибудь матч по телевизору и ели хлопья, поставив пакет с молоком на стойку кровати и просыпая сахар на простыни, остались позади. А в те времена они могли позволить себе свободу едва знать друг друга; они тогда жили радостным чувством, что их ждет размеренное будущее, что все двери перед ними еще открыты и все обещания будут сдержаны.

– О чем задумался?

Тодд хлопает ресницами, улыбается.

– Вкуснятина, – говорит он, берет уже наполовину пустую бутылку и наполняет бокалы. – Как тебе вино?

Тодд любит о нем поговорить. Иногда вся беседа строится вокруг вина. Но в этот раз, даже не дождавшись ответа, он шлепает себя ладонью по голове.

– А, забыл сказать. Ребята в эти выходные едут на рыбалку.

– На рыбалку, – повторяет Джоди.

Он прикончил два ломтя мяса и принялся вытирать тарелку кусочком хлеба.

– Выезд в пятницу после работы. Обратно в воскресенье.

Тодд на рыбалку не ездит, и, насколько ей известно, его ребята тоже. До Джоди тут же доходит – без тени сомнения, – что «рыбалка» в данном случае эвфемизм.

– И ты поедешь? – интересуется она.

– Обдумываю.

Джоди сама еще не доела и начала торопиться. Она знает, что его иногда раздражает, как она ест – крошечными кусочками, которые подолгу держит во рту, словно пленников. Она глотает, даже не дожевывая, и мясо застревает в горле, она начинает задыхаться. Тодд галантно подскакивает, хлопает ее по спине, а она пытается дышать, изо рта летят брызги. Наконец, Джоди выкашливает в руку проблемный кусочек. Не глядя, она кладет его на край тарелки.

– Сообщи, как решишь, – просит она, промокая салфеткой уголки глаз. – Если поедешь, я почищу ковры. И сварю конфитюр.