Они немного помолчали. Лена с преувеличенным вниманием рассматривала пожухлую траву и слежавшиеся за зиму листья, среди которых копошился серьезный черный муравей. Старательно перебирая лапками и переползая с былинки на былинку, он с завидным упорством тащил на себе кусочек сухой коры.
— Но ведь это здорово! — осторожно продолжила Полина прерванный разговор, — Мне кажется, что Максим Викторович очень хороший человек. Я ведь правильно поняла — это… он?
Лена кивнула, не отрывая взгляда от муравья.
— А вдруг, как только все закончится, он исчезнет?! Вдруг я для него всего лишь очередное «дело»? — с несвойственным ей отчаянием, проговорила она. — Я так боюсь его потерять, Поля!
— Глупости, — убежденно сказала та. — Лен, может, конечно, я и дура, но такие вещи не заметить невозможно.
— Какие такие?
— Ой, Куприянова, ты бы видела, как твой майор смущается каждый раз, когда речь заходит о тебе! Краснеет, как пятиклассник на свидании. И потом, ни один мужик не стал бы ездить куда-то в Подмосковье, чтобы кормить неизвестную собаку, вместо того, чтобы заниматься своими делами. А он — ездит! И Фроську навещает, и, вон, куртки тебе возит, — она выразительно подергала пустой рукав. — А здесь он часто бывает?
— Каждый день, — мрачно ответила Ленка.
— Вот, ты сама ответила на свой вопрос. Знаешь, Ленок, я так рада за тебя! Пусть у вас все будет хорошо! Ладно, пойдем потихоньку. Что-то похолодало, не чувствуешь? Я тебя провожу и поеду домой.
— Только пообещай мне, что непременно поговоришь с Кравцовым, и ни в какой ЗАГС не пойдешь.
— Обещаю. Честное слово!
V
Разговор с шефом вышел жестким, колючим, неприятным. Митька и сам понимал, что поступает некрасиво, увольняясь вот так, без предупреждения, с бухты-барахты. Босс долго смотрел на заявление и сжимал губы так, что они становились похожими на куриную гузку, цедил слова сквозь зубы и раздувал ноздри. Но Воронцов сегодня предпочел не замечать его недовольства и настоял на своем. В конце концов, сошлись на том, что Воронцов еще полтора месяца будет работать дистанционно, дорабатывая начатый проект.
Затем он наспех собрал свой небогатый скарб, покидав его в картонную коробку из-под компьютера, — кружка «Ich liebe Deutschland»,[12] привезенная в прошлом году из командировки во Франкфурт, несколько флешек, беспроводная клавиатура, несколько блокнотов разной степени разорванности и пузатая бутылка французского коньяка, подаренная на прошлый день рождения партнерами из Питерского филиала.
— Эй, Воронцов! Я что-то не понял, ты что уволился?! — в «аквариум» заглянула взлохмаченная голова Громова. Его лицо выражало высшую стадию любопытства.
— Да, уволился, — рассеянно ответил Митька, продолжая рыскать по ящикам стола, — Тебе чего? Пришел посочувствовать?
Громов, не дожидаясь приглашения, втиснулся в тесную стеклянную будку и присел на стул, вытянув ноги.
— Слышь, Димон, может не стоит так из-за бабы-то? Че ты так завелся-то? Не понимаю!
— И не поймешь. Дело не в Диане, а во мне. Я сегодня впервые почувствовал себя настоящей тряпкой, Петька. Я совсем перестал контролировать ситуацию. Как так получилось, что кто-то, пусть даже очень красивая женщина, стала дергать меня за ниточки, как безвольную марионетку? Я упустил единственную в жизни любимую девушку, позволив ей связать свою жизнь с ублюдком, который и ногтя ее не стоит.
— И кто эта единственная? Ты же всегда был один! Ну, до Дианки, я имею в виду, — оживился Громов и, казалось, даже его уши увеличились и вытянулись, как у мастера Йоды из любимых Митькиных «Звездных войн».