Он осмотрел каморку — крошечную, чуть побольше кровати. Серые стены, везде мониторы, единственное свободное место — перед лицом Ночного Бродяги. «Слабак! — Он разозлился на себя. — Ты слабак!» Он заставил себя посмотреть на индейца. На этот раз образ матери не появился. Коршун почувствовал, как его дыхание замедляется, а мышцы расслабляются.

Доктор Дайсер наблюдала за ним, но отвернулась, когда Коршун взглянул на нее.

— Когда он очнется?

— Я уже очнулся. — Глубокий голос раннера испугал Коршуна. — Просто лежу, отдыхаю. — Ночной Бродяга открыл глаза и осмотрелся. — Где я?

Коршун быстро рассказал ему все. Ночной Бродяга взглянул на доктора, затем снова на Коршуна.

— Ты сделал это для меня, а?

Коршун кивнул.

— Конечно, — сказал индеец как будто про себя. — Это был твой долг, кодекс чести раннера, да?

Коршун знал, что большей благодарности он не получит, но и этого было достаточно — лучше, чем те стандартные слова, которые так легко произносить. Впервые он почувствовал, что Ночной Бродяга принимает его, может, и не как равного, но как товарища. Он снова кивнул, не доверяя своему языку.

— Который час? — спросил раннер.

Коршун ответил.

— Черт! — Ночной Бродяга сплюнул. — Вторая команда собирается в двадцать два тридцать. Надо двигаться. — Он попытался сесть.

Доктор Дайсер силой удержала его, положив руку на грудь. Коршун знал, что индеец мог отшвырнуть ее одной рукой на другой конец комнаты, если бы хотел, но он послушно лег. Его темные глаза пристально смотрели на нее.

— Вы никуда не пойдете, — резко сказала женщина.

— Я неплохо себя чувствую, — ответил индеец. — И мне нужно кое-что сделать. — Мягко, но решительно он взял ее руку и снял со своей груди.

Коршун видел, как мышцы доктора напряглись, когда она пыталась вырвать руку из его пальцев.

— Подумай, — резко сказала она, — может, ты плохо слышишь или твои мозги повредились от кислородного голодания, когда остановилось сердце. — Она говорила медленно, таким тоном, каким говорят с идиотами. — Конечно, ты чувствуешь себя хорошо. Потому что ты по уши накачан болеутоляющими, стимуляторами и еще Бог знает чем. Если я уберу анальгетики и транквилизаторы, тогда ты узнаешь, как хорошо ты себя чувствуешь. Если я уберу стимуляторы, твое сердце просто остановится.

Она продолжала, оборвав его попытку ответить:

— Ты не загнулся — пока — потому что я достаточно хорошо знаю свое дело. — Она вздохнула. — Ты даже не представляешь, как ты плох. — Она понизила голос. — Насколько ты пострадал. Если бы ты был машиной, я бы сказала, что ты едешь на одном цилиндре и у тебя только одна передача — и больше ничего: тормозов нет, руль не крутится и три колеса проколоты. Слышишь, что я тебе говорю? Ты жив. Сейчас. Если останешься здесь, то проживешь еще день или два, может, и больше, если нам обоим повезет. Если отправишься в больницу, настоящую больницу, они смогут зашить тебя как следует, и ты будешь жить. Но, — ее голос снова стал жестким, — если ты думаешь, что сможешь выйти отсюда, забудь. Ты доберешься до входной двери — может быть, — пока сердце не остановится, да и то только потому, что ты сильный сукин сын!

Маленькая доктор наконец вырвала руку из пальцев огромного мужчины и взглянула на него сверху вниз.