Книги

Темные зеркала

22
18
20
22
24
26
28
30

— Как ваше здоровье, дядюшка? Я вижу, вам сегодня лучше?

— Мое здоровье — чушь. Не стоит слов. Ты, я вижу, опять занялся спортом? — Кайзер говорил неестественно ясно и четко. Девять лет назад он решил, что обязан знать язык страны, давшей убежище ему и тысячам его подданных, и взялся за дело так, как обычно, — всерьез и основательно, даже приглашал педагогов Малого, и потому речь его была с налетом театральности. Но думал кайзер по-прежнему по-немецки.

— Самую малость, и то, похоже, придется прекратить. — Алексею хотелось обсудить послание Сената, кайзер полностью сохранил здравость суждений и мог дать дельный совет, но сразу перейти к этому было неловко — получалось, что вспомнил из-за того, что занадобилась поддержка.

— Придется, придется, — проворчал старик. Здоровой рукой он огладил свои усы, знаменитые — усы, который каждый русский патриот считал долгом отрастить девять лет назад и напрочь сбрить три года спустя.

В воздухе пахло лекарствами — слегка, несильно, однако Алексей предпочел бы побыть где-нибудь в беседке.

— Позвольте, дядюшка, предложить вам прогулку. Тихо, вокруг безветрие, штиль.

— Я не заряжал аккумулятора в этой ступе три дня, — Вильгельм называл свое кресло ступой, а себя — дедом-ягой, к восторгу Сашеньки.

— А мы по-простому, только плед захватим на всякий случай. — Алексей взял с кресла старый шотландский плед, изрядно истертый, но кайзер был привязчив и к людям и к вещам, — Англичанин мудрец, но у нас коляска и сама пойдет, — Он встал со спины и взялся за ручки кресла. Лакей поспешно распахнул дверь, и они, миновав коридор, выкатились на террасу. Спуск для коляски был только здесь, на восточной стороне, и пришлось выдержать благодарный взгляд Марии — вместе с сыном она прогуливалась по липовой аллее. Такого выражения благоволения к дядюшке она вряд ли ожидала и теперь засияла, как в лучшие дни. Что ж, они действительно предстоят, лучшие дни.

По дороге к беседке они обменивались ничего не значащими фразами о бабьем лете, небывало теплом и спокойном, о том, что природа не признает нового стиля и в России живет по-старому, по которому август кончился лишь позавчера, а дурачье в Европе третью неделю хлебает осень, еще о чем-то.

Беседка, увитая чудесным мичуринским виноградом, была одним из любимых местечек Алексея, здесь он отдыхал — перечитывал любимые книги, все больше детские, Верна, Рида, Эмара, рассматривал видовые открытки и свежие номера американской «Национальной Географии» или наших — «Всемирного следопыта» и «Вокруг света». Время от времени полезно на часок впасть в детство, легче на душе становится. Становилось. С некоторых пор требуется нечто иное.

— Вам так удобно? — Алексей устроил «ступу» у мраморного столика, сам сел в плетеное кресло.

— Вполне, вполне, — рассеянно ответил старик. Сейчас он оглядывался по сторонам, словно что-то искал, не очень приятное.

— Сквозит?

— Нет, нет… — Кайзер поморщился, досадуя на собственную нерешительность. — Я хочу тебя спросить…

— Да? — Тяжело было видеть колеблющегося дядюшку Вилли. Сдает, сдает старик.

— У тебя был… человек из Сената? — слово «человек» кайзер произнес в смысле «лакей», хотя писателя Горького ценил едва не превыше всех российских писателей, переписывался, призывал вернуться в Россию — «если она дала убежище мне, чужеземцу, то Вам, Алексей Максимович, Бог велит быть здесь».

— Был, дядюшка.

— Они… Они настаивают на разводе?

— Разводе? — Алексей непритворно удивился, а потом удивился своему удивлению — ведь до сегодняшнего дня он ожидал подобных «рекомендаций» Сената и не знал, честно говоря, как поступит. Быстро, быстро позабыл.

— Разводе с Марией. Об этом шла речь? — Старик смотрел в глаза прямо и требовательно. Конечно, беспокоится. Ну, хоть в этом можно его утешить. В этом… и во многом другом.