Но Алексей Георгиевич этого не сделал. Полчаса назад Галина позвала невестку в дом и без всякого предисловия сказала, глядя прямо на нее глупыми куриными глазами:
– Собирай свои вещи, Катерина, и больше в моем доме не появляйся.
Так и сказала – «в моем доме». И муж ее не поправил, не осадил.
– Да вы что, Галина Антиповна? – Пораженная Катерина даже вспомнила отчество свекрови, хотя всю жизнь звала ее тетей Галей. – Что с вами?
– Со мной-то все в порядке, – усмехнулась та. – А тебе здесь больше нечего делать. Долго я тебя терпела, да закончилось мое терпение. Купит Васька другой дом, там и будете жить.
– А как же… как же Василиса? – жалко спросила Катерина, уже понимая, что все кончилось – и счастье ее кончилось, и жизнь ее кончилась: не из-за тех слов, которые произнесла свекровь, а из-за того, что свекор стоял рядом с женой и не говорил ни слова, не перебивал ее. Хотелось крикнуть: «А как же я?!», но она сказала про Василису.
– Ваську можешь привозить на лето, – разрешила Галина. – А сама уезжай. У тебя в городе дела много будет: сыну помогать, адвокатов хороших искать.
«Адвокатов! Откуда она слова-то такие знает?»
– Алексей Георгиевич… – робко заикнулась Катерина со слабой надеждой, что свекор все-таки вмешается и все поставит на свои места.
– Занимайся… сыном… – проговорил тот, не глядя на нее. – Раз такое несчастье, мать должна помочь.
Катерина побелела, повернулась и вышла. На пороге остановилась и спросила:
– Василию что сказать?
– То и скажи, – удивленно отозвалась Галина, – что нужно в город ехать. А уж потом придумаешь что-нибудь. Двадцать лет придумывала и сейчас придумаешь.
Эти «двадцать лет» добили Катерину. Она вышла и прислонилась к прохладной стене. Одна мысль колотилась у нее в голове: «Надо было раньше их убивать. Теперь уже поздно. Господи, почему же я раньше ее не убила?!»
И она расплакалась – горько, обиженно, как ребенок, сожалея о том, что нужно было убить двух человек раньше. Как бы тогда всем было хорошо! Господи, как же тогда всем было бы хорошо….
– Как всем вместе хорошо! – облегченно и радостно сказала Вероника Маше, проходящей мимо нее со свежевыпеченной шарлоткой на блюде.
Шарлотка дымилась и благоухала. Дольки яблок, присыпанные корицей, торчали из теста, как маленькие лодочки, опрокинутые набок. И сама Вероника хотя и не благоухала, но светилась так, как созревающее золотисто-зеленое яблоко светится утром на ветке.
Маша только улыбнулась в ответ. Митя сидел на веранде барином, обняв обоих детей, и вид у него был гордый и немного самодовольный.
– Арестант вернулся, – шепнул Маше на ухо Бабкин, перехватывая у нее шарлотку и отщипывая сверху кусочек. – Семья ликует.
– Не нарушай гармонию! – тоже вполголоса приказала она, отбирая блюдо. – Семья имеет полное право.