– Ты как? – спросил он, потому что не знал, о чем еще можно спрашивать.
– Нормально, – хрипло ответила Маша. – Только горло болит. Я сейчас еще одну растворимую гадость выпью и пойду горло полоскать.
– Соли побольше сыпь, – посоветовал Бабкин. – И соды.
– Без тебя знаю, – проворчала Маша. – Иди, а то тебя тетушка съест.
– Машка, – помолчав, тихо сказал Сергей. – Почему мы с тобой обо всякой фигне говорим? Я тебе совсем другое хотел сказать, не про соль…
Он хотел сказать, что страшно волновался за нее, пока она давала показания. Хотел сказать, что, узнав о том, что случилось в доме Егоровых, чуть не бросился к Балуковым – избить мужиков их гнилого семейства, хотя поступок глупее для него, рационального человека, трудно и придумать. Хотел сказать, что потом, когда увидел синяки на ее шее, на него нашло что-то темное, страшное, отчего возникло желание расколоть топором башку ублюдка Кирилла точно так же, как тот голову несчастного Лесника. Что он не хочет уходить от нее сейчас, хотя Маша вовсе не выглядит несчастной, потрясенной произошедшим, дрожащей и невменяемой.
Он не умел говорить это все. Язык отказывался молоть подобную сентиментальную чушь, которая на самом деле вовсе не была чушью, он понимал. Но выразить словами не мог. Поэтому Бабкин сидел на корточках перед Машиным креслом и молча смотрел на нее.
– Я и так знаю, что ты мне хотел сказать, – заметила Маша. – Что ты за меня переживал. Правильно? Правильно. Вот видишь, от температуры я начала читать твои примитивные мысли. Что ты сейчас подумал, я не расслышала?
– Я подумал, что тебе нужно поспать, – сказал Бабкин, поднимаясь. – У тебя синяки под глазами, ты знаешь?
Полчаса спустя они с Илюшиным сидели уже вдвоем, без всякого аппетита глядя на грибы в сковородке, пожаренные тетушкой Сергея.
– Дарья Олеговна, я не могу ужинать в десять часов, – отказался Макар, отодвигая тарелку. – Я и так у вас поправился на пять килограммов.
– А надо бы – на восемь, – упрекнула тетушка. – А раньше-то когда было ужинать, если у соседей такое несчастье?
– Типун тебе на язык, тетя Даша! – встрепенулся Бабкин.
– Чуть не случилось, я хотела сказать, – торопливо поправилась та. – А вообще-то несчастье и осталось, никуда не делось. Сами говорите: Кирилл Лесника нашего убил, а мать Вероники не трогал.
– Я иначе сказал, – напомнил Макар. – Я сказал: мы не знаем.
– Ты так для Вероники сказал, – с неожиданной проницательностью заметила Дарья Олеговна. – Все вы знаете, по вас видно. Кирилл, конечно, пакость пакостью, но старуху не он придушил. Ладно, не хотите грибы – как хотите.
Она забрала сковородку и обиженно удалилась на кухню.
– Приехали, – констатировал Бабкин после долгого молчания, наступившего за ее уходом. – Собственно, мы и до этого приехали.
– Серега, твой лексикон упрощается с каждым днем, – хмыкнул Макар. – Не приехали, а находимся в некоторой неизвестности по поводу того, что предпринимать дальше.
– То есть в тупике, – подытожил Бабкин. – Кретина Балукова оперативники и сами бы нашли – по отпечаткам на топоре. А вот с убийцей Ледяниной – ни малейшего просвета. Макар, он себя не выдаст. Ты понимаешь, что мы исчерпали все свои возможности? У нас их вообще-то и так было негусто.