Когда-то я была этим пламенем. Я горела свирепым жаром вожделения, и Колин со мной. Как он мог бросить все это ради новой любовницы, музы? Как мог он начать бояться пламени?

А он боится.

Я вспоминаю, как прихожу в себя на овечьей шкуре перед камином и вижу, как Колин хнычет. "Слава Богу, слава Богу, я боялся, что убил тебя… О Господи, я забылся, будто потерял сознание, и у меня так подступило… я кончал, и я душил тебя и душил, и только потом заметил, что ты не шевелишься… Ох, я думал, ты мертва".

Я попыталась его утешить, но он отодвинулся.

И это был последний раз, когда он меня тронул.

Через пару недель он признал то, до чего я уже догадалась — что ужас его был так велик не оттого, что он забыл, что делает, а оттого, что не забыл, что он меня душил и хотел душить еще, и в тот ужасный момент, когда под его руками угасал мой пульс, он стремился убить меня не меньше, чем кончить, и смерть с оргазмом схлестнулись жестокой волной похоти.

Но он пересилил ее, и я выжила.

Ему было никогда не понять, почему я не была благодарна.

Что позволяет мне не сойти с ума — если это еще не сумасшествие — это долгие занятия онанизмом и еще — подцепить случайного мужика, поехать в мотель или в парк и трахаться.

И еще я езжу на пожары. Пожарное депо в полумиле от меня на Уилсон-стрит. Иногда я успеваю поехать к пожару за последней машиной. Странная соблазнительность есть в извивах лижущих языков пламени. Интересно, пожарные это тоже чувствуют? И никто, кроме них, не знает, что на пожаре у них встает?

Иногда я смотрю на пожар из магазина, склада, частного дома, воображая, что это я зажгла огонь, что это не похоть кружит мне голову, а обыкновенное безумие, тяга к огню.

Потом я думаю: а это не одно и то же?

Сон — это просто другой способ ожога.

Человек с лицом, сделанным из огня, превращает мои сны в трут.

Он Зик и Нил, и Колин, он дотрагивается до той части моего существа, которая еще не тронута никем, даже когда я трахаюсь и уже не могу орать, никогда не занималось огнем это холодное мое ядро. Член его — факел, поджигающий мое сердце. Я страстно хочу, чтобы он выжег мне нутро.

Кнуты и удары, сладкие и болезненные поцелуи кулака и плети — это были всегда попытки растопить это холодное ядро, добраться до замерзшей ледяной сердцевины.

Но для этого не каждый мужчина годится. Только эти трое, эротическая моя Троица. Только эти мужчины, чей огонь как-то зажигал мой собственный, которые горели тем же жаром, что и я. Лишь с ними я трахалась и умом, и сердцем, и душой, и влагалищем. С другими просто быстренько совался член в дырку — введите шплинт А в гнездо Б, уходя, закройте дверь, заранее спасибо.

Огонь за решеткой камина гаснет.

А Колин все стучит и стучит по клавишам. И поздно ночью я все еще его слышу.

Проходит неделя, и я ночью еду в заброшенный дом, который много раз проезжала по дороге в Колфакс и обратно. Я ставлю машину за углом, проскальзываю внутрь. Днем здесь внутри противно, валяется щебень, и дом как бревно в глазу вполне приличного района. Ночью здесь зловещая, неестественная красота. Лунный свет сплетает причудливые узоры на разбитых стеклах, на потрескавшихся, облезших стенах. Как подводный храм, разрушенный и заброшенный, но полный тайны и остатков величия.