Все утро прошло для пленниц в непередаваемой нравственной агонии. Их пытка уже началась.

Индейцы с утонченной, обычной для них жестокостью увеличивали их страдания постоянным страхом.

Вожди решили, что казнь начнется не раньше, чем спадет сильная жара. Наконец, около часу послышался шум шагов, и в тюрьму пленниц вошел мажордом. Его манеры были грубы, жесты нервны, глаза блестели, как молнии. Он напрасно силился подавить страшное волнение, охватившее его.

— Я пришел за ответом! — сказал он металлическим голосом.

— Мы готовы умереть! — отвечали обе несчастные, быстро вставая и приближаясь к нему.

— Вы с ума сошли! Слабые создания, увлекаемые нервным возбуждением, которое скоро вас покинет, вы напрасно стараетесь обмануть меня, обманывая самих себя. Смерть — ничего, страдание — все!

— Бог даст нам необходимые силы перенести его! — отвечала донна Эмилия,

— Несчастная! Это ужасная агония в течение нескольких часов. Положим, ты ее вынесешь, но ты хочешь подвергнуть ей и дочь?

Индеец нанес верный удар: донну Эмилию покинуло мужество. Она закрыла лицо руками и заплакала.

— Негодяй! — гневно вскричала молодая девушка, — если моя мать, ослепленная любовью ко мне, согласится на гнусный договор, какой ты предложил нам, то я предпочту умереть и скорее убью себя сама, чем соглашусь принадлежать тебе!

Индеец испустил рычание дикого зверя.

— Это слишком, гордые испанки! — вскричал он с яростью, — ваша судьба решена. Следуйте за мной!

— Показывай дорогу, — гордо отвечала благородная девушка, — палач должен предшествовать своим жертвам! Идите, мама, обопритесь на мою руку. Я сильна, идите. Мне уже кажется, что я не принадлежу земле. Осушите слезы, поднимите голову, мама. Не давайте заметить этим чудовищам, что у вас мало мужества!

— Увы! — отвечала донна Эмилия, машинально продевая свою руку под руку дочери, — бедное дитя, я — причина твоей смерти. О, прости меня! Прости!

— Вас простить, мама?! За что?! Умереть с вами? Ах, могла ли я когда-нибудь надеяться на большее счастье!

— Умоляю тебя, дочь моя, не увлекайся своей дочерней любовью! Я сознаю теперь, что была безумна, убеждая тебя умереть. Умереть! Но смерть ужасна в твоем возрасте, бедное дитя, когда человек едва начал жить и все еще ему улыбается!

— Тем лучше, мама — отвечала молодая девушка, целуя ее в лоб, — я узнала в жизни только сладкое: разве это не счастье?!

— О, горе, горе! — вскричала донна Эмилия, ломая с отчаянием руки, — я убила свою дочь!

Индеец слушал угрюмо и задумчиво. Угрызения втайне терзали его сердце.

— Мама, — сказала донна Диана, благочестиво опускаясь на колени, как она делала каждый вечер, когда была счастлива. — Вы — святая! Мама, благословите свою дочь!