Миссис Сазерленд

«Палка – камень – веревка – трава – страдание», – кружились в голове у Юрия слова, когда он, выйдя из «Националя» после встречи с Домбровским, шагал по морозным улицам. Холода он не ощущал. Вообще не ощущал ничего, кроме кружения этих слов, пустившихся в какой-то бесовский хоровод. Сколько времени он так бродил, куда направлялся, сам не ведал.

Уже начинало вечереть, когда он, словно очнувшись, обнаружил, что бредет по безлюдному переулку в какой-то неведомой части города, кажется в Марьиной роще, и тут вдруг почувствовал, что кто-то, стараясь идти бесшумно, следует за ним. Он резко обернулся и увидел девушку в дорогой каракулевой шубке, в изящных сапожках на высоких каблучках, державшуюся от него шагах в двадцати. Шубка эта и сапожки были слишком приметными по нынешним временам, лишь потому Юрий вспомнил, что уже видел нынче эту девушку – и на Манежной, и на Тверской, и еще где-то. Теперь у него не было сомнений – она явно следила за ним.

Когда он обернулся, девушка остановилась. Ее лицо показалось Васильцеву смутно знакомым, но где он ее прежде видел, при каких обстоятельствах, никак не удавалось вспомнить. Да, пожалуй, это уже и не имело значения.

– Васильцев? – неожиданно спросила она.

«Ну вот и все», – обреченно подумал он. Видимо, Домбровский и его палач были все же не столь всесильны. Не сомневался, что сейчас откуда-нибудь появятся другие, в форме, и теперь уже надолго, если не навсегда, изменят его маршрут…

Однако трое детин, появившихся из-за забора в следующий миг, выглядели совершенно иначе, нежели те, кого он предполагал увидеть, – все трое с небритыми физиономиями, в сапогах гармошкой, в шапках, лихо скошенных набекрень; один был горбат, на щеке имел внушительный шрам, у двух других поблескивали золотые фиксы. И двинулись они вовсе не к Юрию, а к этой девушке.

– Шубейка ничего себе, – проговорил горбатый, со шрамом. – Давай, кралечка, сымай-ка лучше сама.

– Сымай, тебе по-хорошему говорят, – прибавил один из фиксатых. – Подмочь?

– А мы ее щас маленько пощекотим, – осклабился фиксами другой. В руке у него сверкнула финка.

– Пошли отсюда, ублюдки, – отозвалась девушка неожиданно твердо. В ее голосе не было ни тени страха.

Горбатый хмыкнул:

– Храбрая!.. Ну-ка, Жиган…

Фиксатый этот Жиган сделал к ней шаг.

…Словно кто-то другой, умелый и необычайно ловкий, вдруг вселился в него, миг назад бывшего лишь двуногим без перьев. В один, казалось, прыжок Юрий очутился за спиной у бандита. Услышал голос девушки:

– Юрочка, не надо! Я сама!

Почему «Юрочка»?.. Думать было некогда – сомкнув руки замком, он изо всех сил нанес удар. Жиган устоял на ногах и, проскрипев:

– Фраер очкастый!.. – махнул ножом.

Боли Юрий не почувствовал, только в боку на миг сделалось горячо. Второй удар Васильцева пришелся фиксатому между глаз, и тот, отлетев, проломил головой дощатый забор.

Тут же чей-то нож сзади прошелся по плечу, лишь слегка царапнув кожу. Юрий резко развернулся, чтобы предупредить второй удар, но отбиваться было уже не от кого: второй фиксатый, скуля и держась руками за мошонку, корчился на снегу, а горбун вился волчком, пытаясь защититься от девушки, которая очень ловко нападала, то умело нанося ему удары руками, то, еще более умело, ногами. Было совершенно непонятно, как ей это удается в этих сапожках на каблучках.