Я начала называть его Заком – надирателем задниц. «Ой, смотрите-ка, кто тут у нас! Великий Зак, адвокат – надиратель задниц!» – поддразнивала я.

Примерно в это время Розалин стала спрашивать меня, что я вообще себе думаю – прохожу пробы на роль сиротки, удочеренной сестрами, так, что ли? Она говорила, что я живу в мире грез. «Мир грез» – теперь это были ее любимые слова.

Жить в мире грез – это делать вид, что мы живем обычной жизнью, в то время как идет охота на людей; думать, что мы сможем остаться здесь навсегда; верить, что я узнаю что-то сто́ящее о своей матери.

Каждый раз я огрызалась: И что тут плохого, если я живу в мире грез? А она говорила: Ты должна вернуться в реальность.

Однажды во второй половине дня, когда я была одна в медовом доме, туда забрела Джун, искавшая Августу. По крайней мере, по ее словам. Джун скрестила руки на груди.

– Итак, – сказала она, – вы здесь уже сколько – две недели, да?

Капитан очевидность.

– Слушай, если ты хочешь, чтобы мы ушли, мы с Розалин уйдем, – сказала я ей. – Я напишу тетке, и она вышлет нам деньги на автобус.

Она подняла брови:

– Сдается мне, ты говорила, что не помнишь фамилию своей тетки. А теперь оказывается, ты знаешь ее фамилию и адрес!

– На самом деле я всегда их знала, – парировала я. – Просто надеялась, что нам не придется уехать сразу.

Мне показалось, ее лицо немного смягчилось, когда я это сказала, но, возможно, я выдавала желаемое за действительное.

– Силы небесные, что это еще за разговоры об отъезде? – спросила Августа, стоя в дверях. Ни одна из нас не заметила, как она вошла. Она взглядом пригвоздила Джун к месту. – Никто не хочет, чтобы вы уезжали, Лили, пока вы сами не будете к этому готовы.

Стоя рядом со столом Августы, я перебирала пальцами стопку документов. Джун прокашлялась.

– Ну, пойду я, пожалуй, мне заниматься нужно, – сказала она и вылетела за дверь.

Августа подошла к столу и села.

– Лили, ты можешь поговорить со мной. Ты ведь это знаешь, правда?

Не дождавшись ответа, она поймала меня за руку и притянула к себе, усадив прямо на колени. Они были не такие, как у Розалин – у той колени были мяконькие, точно матрас, – худые и угловатые.

Ничего мне так не хотелось, как излить ей всю душу. Вытащить из-под топчана вещмешок и достать оттуда вещи, принадлежавшие моей матери. Мне хотелось показать ей образок черной Марии и сказать: вот это принадлежало моей матери – один в один такая же картинка, как та, которую ты клеишь на банки со своим медом. А на обороте у нее написано – «Тибурон, Южная Каролина». Так я и поняла, что она, должно быть, здесь бывала. Мне хотелось показать Августе фотографию и спросить: ты когда-нибудь ее видела? Не торопись. Подумай хорошенько.

Но я пока так и не прижала ладонь к сердцу черной Марии в розовом доме, и мне было слишком страшно начинать рассказ, не сделав хотя бы этого. Я прислонилась к груди Августы, оттолкнув прочь свое тайное желание, боясь, что она скажет: Нет, я эту женщину никогда в жизни не видела. Уж лучше было вообще ничего не знать.