Трудно представить, что чувствовал в этот момент наш великий разведчик-нелегал. Отсидев 9 лет без суда, теперь он должен провести в тюрьме еще полтора десятка лет. К счастью, меньше чем через год приговор в отношении Мрочковского был отменен и дело прекращено. Он вышел на свободу.
Однако вскоре после освобождения его стали преследовать неудачи: Стефан Иосифович упал, сломал бедро, перенес четыре операции, остался калекой. У него стал развиваться атеросклероз, воспаление легких. С этих пор он уже не вставал с постели. Были парализованы органы речи. Но он слышал, понимал, что ему говорят, мог читать.
Жили они в квартире рядом с Драгомиловским химзаводом, где даже и здоровому человеку трудно дышать.
… Генерал Всеволод Соколов снял пальто, отряхнул с воротника дождинки и аккуратно повесил его на вешалку. Он собирался с духом. Что скажет он этому поистине великому разведчику, который без движения, без речи, забытый всеми, лежал в комнате, куда звала Фанни Марковна.
Соколов сделал несколько шагов по прихожей и открыл дверь в спальню…
«Мрочковские были очень взволнованы встречей со мной, — напишет он через несколько дней в докладе на имя начальника ГРУ. — Сам Стефан Иосифович понимал, откуда я, его глаза наполнились слезами. Он брал меня за руку. Она восклицала: “Что же вы так поздно пришли, ведь сейчас он вам уже ничем не может помочь”.
По ее словам, за 11 лет после освобождения Мрочковского никто из нашей службы не пришел и не поинтересовался их делами, здоровьем.
Мне было стыдно…»
ПО ИМЕНИ КСАНТИ
Спецпоезд Маршала Советского Союза Климента Ворошилова стоял на запасных путях под Могилевом. Шел седьмой день войны.
Позавчера за Оршей его поезд завернули обратно. Ворошилов ругался, кричал, но железнодорожник стоял на своем. Это был кряжистый, крепкий мужчина, лет пятидесяти, в форменной черной фуражке, куртке. Как оказалось, в Гражданскую войну он служил в Первой конной под началом у Ворошилова.
Своего командира узнал сразу — в гимнастерке, с синими кавалерийскими петлицами, Ворошилов точь-в-точь как на предвоенном портрете, который висит у них в красном уголке рядом с портретом Кагановича.
— Товарищ маршал! Климент Ефремович! — увещевал разбушевавшегося Ворошилова железнодорожник. — Как же я вас пропущу? На следующем перегоне немецкие танки. Мне же никто этого не простит. Ехайте обратно в Оршу.
Ворошилов кипел, но поделать ничего не мог. Железнодорожник прав — немецкие танки перерезали железную дорогу на Минск. И он несолоно хлебавши возвратился в Оршу, а потом в Могилев.
Ворошилов сидел за большим столом, установленном посреди вагона, перебирал телеграммы, которые выучил почти наизусть и слушал Шапошникова.
Борис Михайлович, бледный, больной, лежал здесь же на диване.
22 июня, после немецких ударов, связь со штабом Белорусского особого военного округа была потеряна. Никто толком не мог сказать, что произошло, где находится командующий округом Павлов со своими генералами, что с ними.
Беспокоила Ворошилова и судьба заместителей наркома двух маршалов Бориса Шапошникова и Григория Кулика. Они находились в войсках — первый занимался вопросами строительства укрепрайонов на новой линии обороны, второй — инспектировал войска.
К счастью, вчера к западу от Могилева полковник Хаджи Мамсуров, откомандированный в его распоряжение, отыскал маршала Шапошникова. Вместе с ним был и командарм 1-го ранга Павлов со своим штабом.
Ворошилов поехал сам, забрал Шапошникова и вот теперь слушал горький рассказ Бориса Михайловича. В маршальском вагоне находились также полковники Хаджи Мамсуров и Гай Туманян. Они помогали Ворошилову наводить порядок в войсках, а главное — разворачивали партизанское, диверсионное движение.