Когда все было отлажено, Мажоров пригласил Теодора Брахмана: продемонстрировал ее работу. Главный инженер выслушал объяснения, осмотрел станцию и удовлетворенно сказал, что вскоре начнутся ее летные испытания.

В то же время Брахман удивился, сколь сложна станция. Одних только электронных ламп было 300 штук. По тем временам это было необычно много. Правда, и станции предстояло решать далеко не ординарные задачи.

Для проведения летных испытаний аппаратуру установили на самолете МИ-2. Машина поднималась с аэродрома Измайлово и шла в сторону города Ступино, в 120 км на юго-восток от Москвы, и в район города Обнинска, в 100 км к западу от столицы.

Первый маршрут был проложен так, что самолет «атаковал» радиолокаторы дальнего обнаружения П-20 противовоздушной обороны. Результаты оказались впечатляющими. Операторы дивизионов ПВО не смогли обнаружить и сопровождать самолет.

Второй маршрут рассчитали так, чтобы он был направлен в сторону испытательного полигона НИИ, в районе населенного пункта Трясь. Здесь расположен радиолокатор орудийной наводки СОН-4.

Результат оказался таким же. Это свидетельствовало о том, что станция помех, созданная группой Мажорова, может успешно действовать как против РЛС обнаружения, так и против станций орудийной наводки.

В сентябре 1957 года руководство НИИ принимает решение о создании на основе 93-го испытательного полигона филиала института в Протве.

Мажорова официально известили о переводе в филиал. Туда переводилась и тематика наземных средств создания помех, а также, частично, работы по самолетных средствам. Правда, там пока не было ни производства, ни соответствующих помещений, ни специалистов.

Однако, как говорят, лиха беда начало. Там, в Протве, Мажоров сначала возглавил лабораторию, потом отдел. Оттуда дважды выезжал в экспедицию, в Астраханские степи, в район между реками Волга и Урал. Там он со своими сотрудниками опробовал помеховую аппаратуру, проверял в реальных условиях на помехоустойчивость систему, которая управляла крылатыми ракетами.

Через два с половиной года Мажоров был возвращен в родной институт в Москве. Его назначили начальником отдела. Майские праздники 1960 года он уже встречал в кругу семьи в столице. Тогда же Юрий Николаевич услышал по радио сообщение о том, что американская военщина нарушила мирный труд советского народа, направив в воздушное пространство СССР самолет-шпион.

Размышляя над словами диктора, Мажоров и представить не мог, какую роль сыграет в его жизни полет Гарри Фрэнсиса Пауэрса.

Вскоре после падения самолета в Москву, в институт, привезли остатки аппаратуры с У-2. Юрий Николаевич принимал участие в экспертизе этой аппаратуры. Хорошо сохранился фотоаппарат для аэросъемки. На отснятой пленке четко были видны объекты на нашей территории, отснятые Пауэрсом.

На борту находилась станция радиотехнической разведки, которая выявляла и регистрировала сигналы наших РЛС.

Станция помех, которая, по мысли американских специалистов, должна была защитить самолет-шпион от советской ракеты, оказалась сильно поврежденной. Перед отделом Мажорова поставили задачу — станцию изучить и выдать свое заключение.

Все узлы станции были на транзисторах. Она работала как ретранслятор: принимала сигналы РЛС, усиливала их, наделяла помеховой модуляцией и излучала обратно, в сторону радиолокатора.

Станция оказалась достаточно легкой, вес ее не более 16 килограмм. Следовало признать, что если бы нам пришлось построить такую же станцию на существующих у нас приборах, то вес ее был бы в несколько раз выше.

«Наши военные заказчики, — вспоминая те годы, говорил Мажоров, — подняли страшный крик, что им нужны именно такие легкие и небольшие станции помех. Они немного поутихли, когда мы показали, что станция с У-2 могла работать в достаточно узком диапазоне температур от плюс 40 до минус 20 градусов Цельсия. А мы, по требованиям тех же заказчиков, создавали станции, обеспечивающие работу в диапазоне от минус 60 до плюс 60 градусов.

Тем не менее заказчики добились решения Военно-промышленной комиссии о разработке такой же станции».

Что ж, коли решение есть — надо делать. Эта часть была предоставлена отделу Мажорова, и его самого назначили главным конструктором станции.

На всю работу отпускался год. Надо признаться, что это был достаточно жесткий срок.