Заметное влияние на становление репрессивной политики молодого государства оказало развитие советского уголовного права. Декретом СНК «О суде» была учреждена система советских судов, основу которой составляли новое законодательство, а также «революционная совесть и правосознание»[145]. Столь неопределенная трактовка в построении основ судебной системы породила массу кривотолков и злоупотреблений. К тому же определяющую роль сыграл тот факт, что в советском законодательстве состав преступления по контрреволюционным действиям был определен в ст. 57 Уголовного кодекса РСФСР, принятого только в 1922 г.[146] Отсутствие состава преступления по контрреволюционным делам, на практике привело к господству субъективизма, когда определяющим вину доказательством считалось принадлежность обвиняемого к буржуазному и старому господствующему классу. При этом бросается в глаза появление Декрета СНК от 22 июля 1918 г. «О борьбе со спекуляцией», в котором были определен и состав преступления, и санкция[147]. Это указывает на определенный вектор в государственно-правовой политике большевиков. К тому же отсутствие нормального правового регулирования террора привело к тому, что грань между «свой» и «чужой» была призрачной и зависела от конкретных людей.
На ситуацию с влиянием права на общество и политику органов ВЧК проливает свет и история с собственностью привилегированных классов царской России. Советская власть изымала из собственности этих классов не только предприятия, фабрики, заводы и магазины, но и предметы роскоши. В этом отношении определенный интерес для понимания происходящего в обществе имеет вопрос с конфискацией драгоценных металлов. Дело в том, что постановление Высшего совета народного хозяйства от 12 января 1918 г. «О золоте и платине» устанавливало монополию государства на золото и платину весом свыше 16 золотников (68,256 гр), а Декрет СНК от 22 июля 1918 г. «О борьбе со спекуляцией» вводил наказание за их сбыт, скупку или хранение в виде лишения свободы на срок не ниже 10 лет[148]. Такая правовая регламентация привела к тому, что среди ведомостей ЧК о сдаче конфискованных вещей в Народный банк числятся не только предметы роскоши, но и ордена[149]. Так, Екатеринославская ГубЧК сдала в Народный банк в мае 1919 г. 8 Георгиевских крестов, а также ордена Анны и Станислава. Дело доходило до парадоксальных ситуаций. Чекисты конфисковали у А. А. Брусилова бриллиантовую георгиевскую шашку, полученную им в награду за победу в 1916 г. армий Юго-Западного фронта. Более того, в условиях продовольственного кризиса большевики ввели монополию на отдельные продовольственные товары. Конфискация заградотрядами на железных дорогах, чекистами, милицией, да и воинскими частями излишков продуктов, которая в некоторых случаях доходила до абсурда, также не способствовала мирным процессам в обществе.
Очевидно, что существенное влияние на репрессивную политику оказало наличие всеобъемлющего антагонизма в русском обществе. К особенностям репрессивной политики можно отнести сведение счетов и крайнюю жестокость террора, а также массовость и огульность. Многие революционеры, пострадавшие в царское время, мстили своим обидчикам, да и сами чекисты не прочь были поквитаться с представителями царской охранки. К примеру, в Сергиево-Посадской ЧК рассматривалось дело И.Ф. Латышева, который, будучи старшиной Морозовской волости крестьян Троицких слобод, подал донос местному полицмейстеру на Д. И. Донского как на революционера. В 1906 г. в результате этого доноса Донскому было предписано сменить место жительства. В декабре 1919 г. Сергиево-Посадская ЧК приговорила И. Ф. Латышева к заключению в концентрационный лагерь[150].
Таких примеров было достаточно в каждой губернии. В Царицынской ГубЧК расстреляли бывшего надзирателя французского завода А. П. Рогова как бывшего служителя царизма. В этой непримиримой борьбе случалось, что чекисты явно перегибали палку. Так, сотрудники Вятской ЧК жесточайшим образом расправились с бывшими тюремными надзирателями. Тех, кто выжил после расстрела, добивали прикладами и рубили шашками[151]. Это случай свидетельствует о таком последствии антагонизма в обществе, как крайняя жестокость. Причем она была и в среде белых, которые, не менее жестоко пытали красноармейцев.
Самосуд в первое время был достаточно распространенным явлением для общества[152]. В этом отношении уместны слова Ф. Э. Дзержинского в записке о цели создания ВЧК и ее работе с 1917 г. по 1922 г. о том, что «веками накопленное возмущение и ненависть пролетариата по отношению к классу угнетателей и защитников капиталистического строя выльется в ряд безсистемных правовых эпизодов, когда разбушевавшаяся стихия народного гнева будет сметать не только своих врагов, но и друзей, не только вредный и враждебный элемент, но и государственно полезный, я проектировал систематизацию карательного аппарата революционной власти…»[153]. Слова председателя ВЧК косвенно подтверждает статистика, согласно которой большинство дел передавалось чекистам по подследственности и в целом ряде случаев заводилось на основании сообщений от населения.
В этом противостоянии нельзя снимать со счетов роль личности, когда в условиях господства принципа революционной законности оказывал значительное влияние на репрессивную политику. Дело в том, что в чекистской среде была весомая прослойка выходцев из рабоче-крестьянской и мещанской среды[154]. Среда, в которой происходило становление личности этих людей была далека по своим реалиям от той, в которой нормально должен развиваться человек. Классовая ненависть находила серьезную подпитку в той обстановке, которая окружала рабоче-крестьянский класс. Важно отметить, что истоки такой ненависти уходят своими корнями в атмосферу дореволюционного времени.
Серьезные предпосылки для негативных явлений при реализации репрессивной политики создавали и молодость чекистов, и относительное представительство в их составе национальных меньшинств, а также невысокий образовательный уровень и тюремное прошлое. Тем более, что представление о классовой борьбе и неизбежности «красного террора», который был ответом на «белый террор», являлось основополагающим в сознании большевиков и их сторонников[155].
Очевиден и фактор влияния Гражданской войны, проявившийся в зависимости интенсивности расстрелов от близости фронта[156]. Чекисты в экстремальных условиях не церемонились с лицами, которые представляли определенную угрозу для советской власти.
Говоря о репрессивной политике, необходимо отметить такую ее особенность, как публичность. С одной стороны, большевики, активно используя пропаганду показывали борьбу с врагами революции, а с другой – оказывали определенное воздействие на население. При этом информация подавалась как о расстрелах врагов советской власти[157], так и о казнях сторонников большевиков белыми[158]. Можно говорить о том, что с помощью прессы большевики повышали градус классовой борьбы.
Между тем, нельзя и исключать влияния пропаганды белых. Определенный интерес в этом отношении представляет протокол от 2 ноября 1918 г. ревизии комиссией штаба 3-й дивизии Кунгурской ЧК. В этом протоколе подробно описывается карательная политика большевиков, включая расстрелы сотни человек без суда и следствия с участием представителей от исполкома. Между тем есть три признака того, что этот документ является недостоверным: среди многочисленных документов большевиков отсутствуют материалы, подробно описывающие «красный террор» (да и представители армейского штаба вряд ли могли проводить ревизию ЧК); у документа отсутствуют соответствующие признаки (печати, входящие или исходящие номера); этот протокол находится в материалах фонда Министерства юстиции Временного сибирского правительства[159]. Очевидно, что под влиянием пропаганды белых находились как представители Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков, созданной главнокомандующим Вооруженными силами юга России генералом А.И. Деникиным, так и С. П. Мельгунова, явно преувеличившие масштабы «красного террора»[160]. Это ни в коем случае не снимает остроту проблемы репрессивной политики в Советской России. Между тем, такой однозначный и поверхностный подход к этому вопросу не раскрывает всей картины происходящего.
Необходимо дать ряд пояснений о некоторых сторонах репрессивной политики большевиков и места в ней органов ВЧК. Нередко в карательной практике чекистов были дела, по которым приговоры выносились вполне справедливо. Об этом говорит тот факт, что в период реабилитации в 90-х гг. XX в., когда сложно было обвинить правовую систему в предвзятости, прокуроры и их помощники неоднократно оставляли решение по делам органов ВЧК без изменений[161].
Важно также отметить, что большевики все-таки реагировали на злоупотребления чекистов, например, против «вятских» чекистов было заведено дело. Можно согласиться с мнением доктора исторических наук А. С. Велидова о ряде последовательных мер, предпринятых руководством страны по усилению контроля над ВЧК[162]. Во-первых, правовой статус ВЧК был определен положением ВЦИК от 28 октября 1918 г. «О Всероссийской и местных чрезвычайных комиссиях», согласно которому Комиссия являлась органом исполнительной власти и подчинялась СНК[163]. Принятие этого документа, с одной стороны, разрешило коллизию в вопросе подчиненности местных ЧК и ликвидировало почву для имевших место конфликтов с исполкомами. С другой стороны, определение формата подчиненности органов ВЧК способствовало решению вопроса опротестования их действий в установленном порядке. Во-вторых, после постановления ВЦИК от 24 января 1919 г. «Об упразднении уездных ЧК» выходит положение «О Контрольно-ревизионной комиссии при ВЧК», которая была призвана осуществлять контроль за деятельностью всех отделов и лиц, работающих в ВЧК, а также для разбора всех жалоб и заявлений[164]. И хотя роль Контрольно-ревизионной комиссии была невелика, начало выработки мер по урегулированию прав ВЧК было положено. В результате под влиянием внутриполитического положения в стране и положения на фронтах Гражданской войны право на репрессии то переходит от ВЧК к ревтрибуналам, то обратно возвращается к ЧК[165].
К тому же необходимо отметить, что, во-первых, большевики по-прежнему сохраняли определенный правовой маневр для чекистов, так и не определив состав преступления по контрреволюционным делам. К тому же крайне интересным представляется циркуляр ВЧК от 17 апреля 1920 г. № 4 «О взаимоотношениях чрезвычайных комиссий с трибуналами», в котором прямо рекомендовалось местным ЧК в условиях классовой борьбы, в случае наличия бесспорных данных розыска, но в тоже время «не позволяющих из соображений того же розыска быть проводимыми в качестве судебного доказательства», «не спешить с назначением длительных сроков заключения в 5 лет или 3 года с последующим затем таким же скорым освобождением. Лучше выдержать таких лиц полгода…»[166].
Во-вторых, большевиками неоднократно подчеркивался курс на соблюдение законности в деятельности ВЧК и ее розыскная функция. В начале ноября 1918 г. В. И. Ленин пишет набросок тезисов постановления о точном соблюдении законов. Эти тезисы легли в основу постановления «О революционной законности», принятого 8 декабря 1918 г. VI Всероссийским чрезвычайным съездом Советов[167]. В феврале 1919 г. постановлением ВЦИК «О правах ВЧК и Ревтрибуналов» вынесение смертного приговора передавалось реорганизованным трибуналам[168]. Однако через непродолжительное время ВЧК опять получила право расстрела. В дальнейшем ВЦИК неоднократно возвращался к проблеме сокращения репрессивных полномочий ВЧК, в том числе и по ее собственной инициативе[169].
С победами на фронтах Гражданской войны карательная политика постепенно изменяется. Были случаи, когда «бывших» своих противников чекисты не трогали. Ярким примером служит история с юрисконсультом юридического бюро Наркомата путей сообщения Е. П. Нимандером, который до революции был прокурором Судебной палаты и членом совета Министерства юстиции. По своим обязанностям он выступал обвинителем Дзержинского на одном из процессов. В 1920 г., по сведениям сотрудника ВЧК Ганецкого, Феликс Эдмундович, узнав о работе Нимандера в НКПС, разрешил оставить его на работе[170], хотя мог бы инициировать процесс расправы.
Другим интересным делом, иллюстрирующим стремление чекистов к соблюдению законности по отношению к бывшим врагам, было дело о черносотенном погроме, организованном в 1905 г. «Союзом русского народа» в Горбатове. В сентябре 1920 г. Павловское политбюро за принадлежность к черносотенной организации арестовало 13 человек и направило в Нижегородскую ГубЧК. В процессе расследования чекисты за давностью времени не смогли установить конкретных виновников и поэтому все арестованные были освобождены, а дело на них прекращено и сдано в архив. Эти факты особенно бросаются в глаза на фоне того, что антисоветские силы были крайне однозначны в проведении террора по отношению к большевикам и их сторонникам.
Важным моментом является оценка итогов карательной политики, проводимой органами ВЧК. По официальным данным, общее количество расстрелянных чекистами за 1918 г. – 6300 чел., за 7 месяцев 1919 г. – 2089, а за 1921 г. – 9701[171]. Между тем с этими данными был не согласен казанский историк А. Л. Литвин, который утверждал, что официальные цифры «не отражали реалий того времени»[172]. В качестве аргументации этой версии на основе архивных данных Управления ФСБ по Республике Татарстан делается подсчет 117 расстрелянных за 7 месяцев 1919 г. Казанской ГубЧК. С учетом действовавших в то время в Советской России 40 ГубЧК проводится умножение, в результате которого получается цифра – более 4 тысяч человек (4680) предполагаемых расстрелянных. Автор указывает, что это количество «будет намного превосходить число жертв за первые семь месяцев 1919 г. (2089 чел.), особенно если учесть активное участие в красном терроре уездных ЧК и 49 особых отделов»[173]. Аналогичную позицию занял С.В. Леонов, который пришел к заключению, что цифра, которую приводит русский историк в эмиграции С. П. Мельгунов, в 50 тыс. расстрелянных только за вторую половину 1918 г., «следует считать нижним пределом, минимальной оценкой жертв «красного террора»[174].
Анализ официальных данных с мест позволяет говорить, что они требуют не только уточнения, но и пояснения. Во-первых, методика А.Л. Литвина не убедительна, так как количество расстрелов на местах было разное и зависело от близости фронта, границ и оперативной обстановки. Так, положение дел на Украине и в Крыму в 1920–1921 гг. заметно отличалось от центральных и северо-западных регионов Советской России, что и отразилось на количестве расстрелов. Во-вторых, официальная статистика чекистов не учитывала расстрелянных при проведении боевых действий по подавлению восстаний или выступлений бандформирований. Так, при подавлении восстания в Кронштадте особым отделом охраны Финляндской границы и чрезвычайными тройками было приговорено к расстрелу 2168 чел. При ликвидации Антоновского восстания участвовали как части ВЧК, так и Красной армии, что не позволяет определить точное количество расстрелянных чекистами. Можно лишь говорить о том, что согласно данным доклада командующего войсками внутренней службы В. С. Корнева только к ноябрю 1920 г. «за весь период боевых операций по подавлению восстания убито бандитов до 3000 человек»[175]. В-третьих, не понятны критерии, по которым указывалась статистика, так как чекисты иногда выносили смертный приговор, но не приводили его в исполнение. Коллегия Петроградской ГубЧК 9 января 1920 г. приговорила к расстрелу за шпионаж Н. В. Петровскую, которая Президиумом ВЦИК 28 февраля была помилована и умерла своей смертью в 1935 г. Бывали случаи применения условного расстрела.
Все это позволяет говорить об относительности данных по итогам карательной политики, проводимой органами ВЧК. Следовательно, официальные цифры не совсем точны. В то же время, нельзя согласится с позицией С. В. Леонова о десятикратном занижении официальных показателей. Для большевиков публикация статистики о расстрелах в какой-то мере была элементом классовой борьбы, что вряд ли могло способствовать такому занижению цифр. Можно согласиться с мнением историка О.Б. Мозохина, исследовавшего не только официальные отчеты, но и протоколы местных чрезвычайных комиссий, что эта цифра не может быть более 50 000 чел[176]. Представляется более важным учитывать тот факт, что в условиях классовой борьбы и особенностей карательной политики большевиков среди них была определенная часть лиц, которая была расстреляна без соответствующей нормам права доказательной базы. Как правило, обвинение строилось на том, что арестованные были бывшими дворянами и офицерами царской армии.
Таким образом, репрессивная политика чекистов в годы Гражданской войны находилась под влиянием целого ряда факторов, среди которых ключевую роль играли позиция центральной власти, всеобъемлющий антагонизм в обществе и Гражданская война. Очевидно, что направление деятельности чекистов в проведении карательной политики задавалось большевистской властью. В этом контексте органы госбезопасности Советской России были лишь одним из субъектов красного террора. Влияние Гражданской войны было одним из определяющих. Количество расстрелов находилось в прямой зависимости от близости фронта и наличия контрреволюционных выступлений. Все происходило в обстановке ненависти и крайней жестокости как с одной стороны, так и с другой. Последнее было следствием непреодолимого антагонизма в обществе, истоки которого имели глубокие корни, уходящие еще в дореволюционное время.