Они ушли, и он снова остался один. Он еще не принимался за кучу почты, что накопилась во время его отсутствия, рекомендации и каталоги от «Блекуэллза»[1], счета и рекламные плакаты торговцев мылом и замороженной пищей, приглашения от спортивных клубов и несколько личных писем по-прежнему кучей лежали на столике в холле. Перетащив их в кабинет, он сел в кресло у стола и первым делом взялся за личные письма. Первое было от Мастона, и он читал его в некоторой растерянности.
«Мой дорогой Джордж!
Я был так опечален, услышав от Гильома о постигшей вас неприятности, но надеюсь, что в настоящее время вы уже полностью оправились.
Будем считать, что вы написали мне письмо с прошением об отставке в пылу возбуждения, свойственного тому моменту, но я хотел бы дать вам знать, что не воспринимаю его со всей серьезностью. Порой, когда события слишком стремительно следуют одно за другим, нам изменяет чувство перспективы. Старые бойцы, как мы с вами, Смайли, не так легко сходят со сцены. С нетерпением жду возвращения в наши ряды, как только вы окрепнете, и тем временем мы продолжаем считать вас одним из старых и преданных членов нашей команды».
Отложив это послание в сторону, Смайли взялся за другое. Сначала он не узнал почерк на нем; сначала он просто посмотрел на швейцарскую марку и конверт с гербом дорогого отеля. Внезапно его слегка замутило, перед глазами все поплыло, и у него едва хватило сил слабеющими пальцами надорвать конверт. Что ей надо? Если, денег, он может отдать ей все, что у него есть. Деньги были его собственными, и он мог их тратить как пожелает, если ему доставит удовольствие спустить их все на Анну, он может себе это позволить. Больше ничего дать ей он не мог — все остальное она забрала давным-давно. Она забрала его мужество, его любовь, его страсть, небрежно засунув их в сумочку с драгоценностями, чтобы когда-нибудь потом, лениво нежась под жарким кубинским солнцем, поиграть ими перед глазами очередного любовника, сравнивая их с безделушками, которые в свое время принадлежали другим.
«Мой дорогой Джордж,
я хотела бы сделать тебе предложение, которое не сможет отвергнуть ни один подлинный джентльмен. Я хотела бы вернуться к тебе.
Я буду в отеле „Бор-о-Лак“ в Цюрихе до конца месяца. Дай мне знать.
Анна».
Смайли перевернул конверт и посмотрел на него с тыльной стороны: «Мадам Хуан Алвида». Нет, джентльмен не может принять такое предложение. Ни одна мечта не может пережить того безжалостного факта, что Анна исчезла с этим сахарным латиноамериканцем с его апельсиновой улыбкой. Смайли как-то видел в кино в «Новостях дня» этого Ал виду, выигравшего очередную гонку в Монте-Карло. Он припомнил, что самое омерзительное впечатление на него произвели волосы у него на руках. С очками-консервами на лбу, с физиономией, заляпанной маслом, и этим идиотским лавровым венком он походил на антропоида, спрыгнувшего с дерева. На нем была белая рубашка с короткими рукавами, которая осталась на удивление чистой после гонки, и он с омерзительной ясностью видел волосатые руки.
Вот в этом была вся Анна: «Дай мне знать». Я возвращаю тебя к жизни, так что выясни, можем ли мы опять жить вместе, и дай мне знать. Мне надоел мой любовник, я надоела ему, так что готова снова перетряхнуть весь твой мир, ибо мой собственный мне надоел. Я хочу вернуться к тебе... я хочу, я хочу...
Смайли встал, по-прежнему держа письмо в руке, и снова подошел к фарфоровой статуэтке. Он стоял рядом с ней несколько минут, глядя на фарфоровую пастушку. Она была так прекрасна.
Трехактная постановка «Эдварда II» в театре «Шеридан» игралась при полном зале. Гильом и Мендел сидели на приставных стульях с краю зала, который имел V-образную форму, охватывающую сцену. С левого края окружности представлялась возможность держать под наблюдением задние ряды, которые тоже заполнялись. Одно пустое место отделяло Гильома от шумной компании студентов, оравших в восхищении.
Они задумчиво осматривали бескрайнее море голов и шелестящих программок, которое вздымалось волнами, когда новоприбывшие занимали свои места. Это напоминало Гильому фигуры восточного танца, когда лишь движения рук и ног оживляли застывшее тело. Время от времени он поглядывал на задние ряды, но ни Эльзы Феннан, ни ее гостя там не было видно.
Увертюра уже подходила к концу, и он снова бросил беглый взгляд на задние ряды, и сердце его внезапно зачастило, когда он увидел худую фигуру Эльзы Феннан, которая неотрывно смотрела в зал, как ребенок, которому дают урок хороших манер. Место справа от нее, ближнее к проходу, по-прежнему было пусто.
На улице такси стремительно подъезжали ко входу в театр, пассажиры торопливо совали на чай и топтались у входа в поисках билетов. Смайли попросил такси проехать мимо театра и остановиться у «Кларендон-отеля», где он прямиком прошел в зал ресторана.
— Мне сейчас могут сюда позвонить, — сказал он. — Моя фамилия Савадж. Будьте любезны, дайте мне знать.
Бармен повернулся к телефону, стоявшему за ним, и сказал несколько слов клерку.
— И не желаете ли виски с содовой?
— Благодарю вас, сэр, но я никогда не употребляю этот напиток.