Надо немедленно подсказать Сталину правильное решение. Он, конечно, также получил копию директивы Гитлера. Но прочел ли он её и правильно ли прочел? Понял ли он, что немцы не в силах «поднять» столь огромный фронт? Что время работает не на них? Что они совершают, может быть, первую, но очень серьезную стратегическую ошибку, в которую он, Шапошников, никогда бы не поверил, если бы не имел собственной информации о том, что Гудериан начал крупную перегруппировку. Скопление эшелонов и мероприятия железнодорожных войск противника говорят о предстоящем крупном перемещении войск противника из-под Ельни, Смоленска и Гомеля на юг. На Киев, конечно! Кажется, англичане на этот раз не соврали!
25 августа 1941, 16:00
Шапошников взглянул на часы. Четыре часа. Обычно Генштаб докладывал Сталину обстановку в семь часов вечера. Маршал снял трубку красного телефона — прямого телефона в приемную диктатора — и, услышав хрипловатый голос Поскрёбышева, сказал: «Александр Николаевич, не может ли верховный принять меня где-нибудь в течение часа. Есть важные новости». Поскрёбышев ответил, что доложит и позвонит.
Не успел начальник Генерального штаба повесить трубку, как раздался звонок телефона его внутренней связи. Докладывал старший дежурной группы адъютантов. Его, Шапошникова, хочет видеть нарком ВМФ адмирал Кузнецов. «Просите», - сказал маршал, поморщившись. Высокая, ладная фигура адмирала выглядела сегодня какой-то согбенной и мешковатой. Лицо бледное, лихорадочный, больной блеск глаз. Адмирал робко вошел в кабинет начальника Генштаба и остановился у дверей.
Катапультированный волной небывалого террора на самую вершину военной иерархии, адмирал Кузнецов до конца своих дней сохранил психологию младшего офицера. Перед чванливыми сухопутными маршалами он робел, как солдат-первогодок перед старшиной. Став адмиралом флота Советского Союза, то есть тем же маршалом, он никогда не чувствовал себя равным среди сухопутных коллег, относившихся к нему с некоторой смесью покровительственной презрительности, а к возглавляемому им флоту — как к чему-то совершенно ненужному и несерьёзному.[15] Шапошников взглянул на нерешительно мнущегося у дверей наркома:
- «Ну, что вы стоите, голубчик? Проходите, садитесь. Что случилось?»
Адмирал присел на кончик стула, готовый вскочить по первому движению маршальских бровей.
- «Товарищ маршал, - начал нарком ВМФ ,— тут вот какое дело... Таллинн надо срочно эвакуировать. А то катастрофа будет. Погибнут там все...»
Шапошников взглянул на карту. Что там у нас в Таллинне? Один корпус 8-ой армии. Лишний корпус, конечно, сейчас под Ленинградом не помешает. Но одним корпусом больше, одним меньше. Тем более, что там уже осталось от этого корпуса?
- «Не горячитесь, голубчик, - участливо сказал он Кузнецову. - Какая там катастрофа? Пусть держатся, сколько могут. Нельзя сейчас дать немцам возможность сконцентрировать все силы под Ленинградом. Что вы так разволновались?»
Адмирал облизал пересохшие губы:
- «Флот, товарищ маршал!.. В Таллинне лучшие силы Балтийского флота. Все корабли погибнут там, если не дать срочного приказа об эвакуации...»
Начальник Генерального штаба развел руками:
- «Флотские дела, голубчик, меня не касаются. Это вы сами распоряжайтесь. Вам и карты в руки. Считаете, что флот необходимо оттуда убрать, убирайте. Ваши корабли под Ленинградом скоро очень пригодятся. А с армией мы тут сами разберемся».
- «Так вы разрешаете убрать из Таллинна флот?» - спросил Кузнецов.
Маршал пожал плечами:
- «Как я могу вам что-либо разрешать или запрещать? Флот вам подчиняется. Вы и распоряжайтесь».
- «Но флот подчиняется не мне, а главкому Северо-западного направления. А тот разрешения на эвакуацию не дает», - с отчаянием в голосе почти крикнул адмирал Кузнецов.
- «Верховному докладывали?» - поинтересовался Шапошников.
- «Так точно, - ответил нарком ВМФ,- докладывал. Вчера докладывал».