Теплоход совсем недавно переоборудовали из военного транспорта в госпитальное судно, и должного медицинского порядка на нем еще не было, на что Джанелидзе с присущей ему резкостью указал сопровождающим его начальнику госпитального судна Лещеву и ведущему хирургу Богаченко. Всю ночь шла погрузка раненых на теплоход, которых приняли в числе более 800 человек. Все это были тяжелораненые, нетранспортабельные, жизнь которых висела на волоске и могла поддерживаться только в условиях стационарного госпиталя. По идее, после переоборудования «Андрей Жданов» должен был отвечать условиям стационара, но проведенное в страшной спешке переоборудование оставило массу недоделок, много некачественных работ и дефектов, на устранение которых уже не было времени. Задачей госпитального судна было в любой боевой обстановке оставаться строго лечебным учреждением, обеспечивающим раненым квалифицированную медицинскую и хирургическую помощь. Этим «Андрей Жданов» отличался от многочисленных санитарно-транспортных судов, которые с трудом обеспечивали раненым даже первую медицинскую помощь.
Все это было бы замечательно, если бы кто-нибудь когда-нибудь уважал статус Красного Креста в двух мировых войнах и, особенно, во второй. Близкие разрывы авиабомб подбрасывали госпитальные суда и клали их с борта на борт. Раненых сбрасывало с коек и с операционных столов. Вдребезги разбивалось хрупкое хирургическое оборудование, гас свет. Прямые попадания и взрывы мин убивали раненых и медицинский персонал. В густом дыму вспыхнувших пожаров искалеченные люди в гипсе и окровавленных бинтах, воя и крича, ломая костыли, ломая руки и ноги, пытались выбраться по разрушенным трапам наверх, кидались за борт, гибли в волнах или мертвыми страшными манекенами лежали на палубах.
Корабли охранения принимали оставшихся в живых. Кто-нибудь знает, что это такое — принять раненых с высоченных палуб транспортов на маленькие тральщики и морские охотники, чьи мачты ломались о леерные ограждения верхних палуб океанских гигантов?! И все это на волне, под авиабомбами и обстрелом с воздуха, в дыму пожаров и полной темноте. Сотнями гибли раненые, но сотнями и снимались. Ими набивались тесные помещения боевых кораблей. Измученных полуживых людей клали вповалку, чуть ли не друг на друга. Некому было менять мокрые окровавленные бинты. Кровь разлагалась, и долго на кораблях стоял трупный запах, смешанный с запахом мочи и экскрементов. Этот запах не выветривался на кораблях Балтики в 1941 году; он был частью романтики войны на море!
Более десяти часов санитары, главным образом, — женщины, таскали на «Жданов» раненых по крутым трапам в призрачно-голубом свете маскировочного освещения. И стонал, и кричал корабль человеческим голосом, вздрагивая от толчков проворачиваемых машин. Набивались операционные, хирурги с воспаленными, дикими глазами сутками не отходили от операционных столов. Не хватало, а практически вообще не было, установок для переливания крови, не было запасов консервированной крови, не было анестезии, не хватало противостолбнячной сыворотки. Страшно кричали раненые, умирали от шока под ножами хирургов, умирали от заражения крови, от столбняка и просто умирали. Мало шансов было довезти их живыми до Кронштадта. А что в Кронштадте? Кронштадт тоже был не готов к приему такого количества раненых.
Немного спасал кислород. По приказу Джанелидзе все госпитальные суда брали на борт как можно больше кислорода, благо базовые подзарядные станции могли его выделить в любом количестве. В этом отношении флот имел возможности, о которых армия не смела даже мечтать.
Пока врачи занимались своим делом, на мостике транспорта его командир, капитан-лейтенант Елизаров, ждал сигнала на выход в море. Опытный моряк не тешил себя иллюзиями: еще ни одно госпитальное судно не удавалось провести из Таллинна в Кронштадт, чтобы по дороге оно не подверглось бомбежке, обстрелу с воздуха, атакам торпедных катеров и подводных лодок, или, в лучшем случае, не подорвалось бы на мине. Каждый раз Кронштадт обещает воздушное прикрытие конвоя, но никто еще никогда не видел над кораблями своих самолетов. По документам у него на борту 860 тяжелораненых. Сколько он довезет до Кронштадта? «Молотов» довез половину, «Сибирь» — треть.
Елизаров прислушивался то к канонаде на берегу, то к автоматным очередям, звучавшим, казалось, уже почти у самой гавани. Ему казалось, что выстрелы горохом рассыпаются до самых пирсов. Вдали небо багровело от пожаров, бушующих в пригородах, и начинало сереть на востоке. День обещал быть пасмурным, накрапывал мелкий дождь. Это немного поднимало настроение, вселяя надежду, что нелётная погода прижмёт немецкие пикировщики к земле...
24 августа 1941, 03:10
С неменьшей надеждой всматривался в гонимую порывистым юго-восточным ветром низкую облачность командир эскадренного миноносца «Энгельс», капитан 3-го ранга Васильев. Его эсминец был назначен основной боевой единицей прикрытия уходящего в Кронштадт каравана, и капитан 3-го ранга Васильев хорошо понимал, как мало он сможет сделать, если на охраняемые им транспорты навалится авиация противника. Низкая облачность внушала надежду, как внушает надежду приговоренному к смерти поданная им апелляция, которую никто не собирается рассматривать. Эсминец дрожал и вибрировал, готовясь к снятию с якоря, как боевой конь, ожидающий зовущего в атаку бодрящего звука кавалерийского рожка. Из трёх прямых, слегка откинутых назад труб валил густой дым — показатель низкого качества мазута и низкого качества котлов эсминца-ветерана.
Введенный в строй в разгар первой мировой войны корабль числился в Императорском флоте под названием «Десна», принадлежа к знаменитой плеяде «новиков». Уцелев в хаосе и неразберихе 1917 года, прорвавшись в 1918 году сквозь льды Гельсингфорса в Кронштадт, корабль три последующих года ржавел у стенки, но в 1922 году был отремонтирован и удостоен великой чести носить имя одного из основателей научного коммунизма — немецкого фабриканта Фридриха Энгельса. Еще только два корабля были удостоены подобной чести, но их уже нет. «Ленин» взорвали в Либаве чуть ли не в первый день войны, а «Карл Маркс» 8 августа мимоходом утопили немецкие бомбардировщики, направлявшиеся на первую в ходе войны бомбежку Кронштадта.
Сам «Энгельс» участвовал в боях с первого же дня войны. Увертывался от торпед, крутился под бомбами, как черт от ладана, прикрывая минные постановки, буксировал в Кронштадт оставшуюся на плаву кормовую половину переломившегося от взрыва торпеды эсминца «Сторожевой», каким-то звериным инстинктом обходил мины и даже пытался гоняться за немецкими транспортами в Рижском заливе.
Везение кончилось 7 августа, когда «Энгельс», находясь на рейде Рохукюля в бухте Мухувейн, принимал топливо, стоя у борта нефтеналивной баржи «Спиноза». В 18 часов 50 минут сигнальщики эсминца обнаружили три «юнкерса», летящих на большой высоте. На «Энгельсе» сыграли боевую тревогу и стали поспешно выбирать якорь. Пикировщики, зайдя со стороны солнца, начали пикировать по одиночке: два с правого и один с левого борта. Оборвав швартовы, стали поспешно отходить от «Спинозы». Васильев едва успел прокричать: «Скорость двенадцать узлов!», как корабль сильно встряхнуло, раздался скрежет металла, мостик вместе с полубаком резко пошел вниз. Две 250-килограммовые бомбы упали за кормой в десяти метрах от эсминца, а одна — вблизи борта. Четвертая бомба угодила в корму баржи «Спиноза». Баржа стала тонуть, ее немногочисленный экипаж был почти полностью перебит.
Пикировщики, сбросив бомбы, ушли на юг, а на «Энгельсе», подобрав из воды сброшенных взрывами за борт матросов, стали выяснять полученные повреждения. Они оказались весьма серьезными. Корпус между машинными и котельными отделениями оказался переломленным, вышла из строя правая турбина, кормовые орудия сместились с фундаментов, были повреждены машинный телеграф, привод рулевой машины и магнитные компасы. Каким-то чудом не было потерь в личном составе. Старшину Стукалова и еще несколько человек, которых выбросило за борт, быстро подняли на палубу. Все они отделались испугом. Сидя на разорванной от борта до борта палубе, мокрый и вымазанный в мазуте старшина Стукалов радостно смеялся. Летя за борт, он больше всего боялся удариться головой о торпедный аппарат или шлюпбалку, но все обошлось; как нырнул, так и вынырнул.
С трудом довел Васильев свой искалеченный корабль до Таллинна, где «Энгельс» срочно поставили в док. Дни и ночи работали рабочие судоремонтного завода и команда, чтобы ввести эсминец в строй. Конечно, произвести качественный ремонт было невозможно. Кое-как залатали палубу, переломленный корпус закрепили, приварив по три рельса с каждого борта, правую турбину толком отрегулировать не удалось — прогнулся фундамент. По всем обычным критериям корабль нуждался в капитальном ремонте, но 18 августа его вывели из дока, считая снова введенным в строй.
Никто лучше капитана 3-го ранга Васильева не знал, в каком состоянии «выписан» его корабль из «госпиталя». Максимальная скорость некогда сверхбыстроходной «Десны» упала до 16-ти узлов, фундаменты орудий — в аварийном состоянии, центровка правого вала никуда не годится: вал бьет и вибрирует, прогибая кронштейны, рулевые машины ненадежны. Вряд ли эсминец выдержит не только прямое попадание, но даже и близкий разрыв авиабомбы. А ему нужно обеспечить охранение такого каравана! Не считая тральщиков, из боевых кораблей идет только он один да вооруженный ледокол «Октябрь» — маленький кораблик водоизмещением 1100 тонн — бывший «Штадт Ревель», за которым в далеком 1918 году шел эсминец «Десна» в незабвенном ледовом походе. Вот и так пришлось снова встретиться кораблям-старикам.
Капитан 3-го ранга Васильев снял фуражку, подставляя свою огненно-рыжую шевелюру под мелко моросящий дождь. Его пальцы привычно заиграли никелированными рукоятками машинных телеграфов. Малым ходом сквозь пелену дождя эсминец направился к выходу из Минной гавани. В унисон с машиной старого эсминца стучали сердца 180 человек его экипажа, идущих на верную смерть...
24 августа 1941, 03:20
Старший лейтенант Радченко, стоя на мостике плавбазы «Аэгна», размышлял о превратностях судьбы. Еще и суток не прошло с тех пор, как командир бригады подводных лодок капитан 2-го ранга Орел приказал ему вступить в командование плавбазы и в составе конвоя перегнать «Аэгну» в Кронштадт, а затем в Ленинград для дальнейшего обеспечения действий бригады, если ей удастся вырваться из блокированного Таллинна.
«Аэгна» — бывший каботажный пароходик водоизмещением всего 615 тонн — была куплена еще в 1935 году эстонцами у Германии и совершала рейсы с грузами и пассажирами на многочисленные острова, разбросанные у побережья Эстонии. После захвата Прибалтики «Аэгну» включили в состав КБФ и переоборудовали в плавбазу подводных лодок типа «Малютка». База имела длину 59,4 метра, одну палубу и два трюма грузоподъемностью 270 тонн. В жилых помещениях «Аэгны» можно было разместить до 300 человек. Паровая машина тройного расширения образца 1912 года обеспечивала судну скорость 14 узлов. Четыре шлюпки (одна из них моторная), пять плотиков и триста пятьдесят пробковых нагрудников составляли спасательные средства плавбазы.
В переходе «Аэгна» должна была играть роль спасательного судна, и на ее борту находился старший врач бригады подводных лодок Кузьмин с командой санитаров. Выведя «Аэгну» на рейд, старший лейтенант Радченко занял позицию в кильватере танкера №11, соблюдая установленную дистанцию в 2 кабельтова. За «Аэгной» высилась громада «Андрея Жданова». Еще не все суда каравана вышли на рейд, но в серых сумерках начинающегося рассвета Радченко видел, как тральщик «Ударник» и пять вспомогательных тральщиков типа «ижорец» выстроились строем уступа, на ходу выставляя тралы и ложась на первый рекомендованный курс. Радченко с тревогой поглядывал то на часы, то на небо. Начинало светать, а с первыми же лучами рассвета обещали воздушный налет. Успеть бы выйти до него. Но что-то запаздывает «Гидрограф», находящийся в Купеческой гавани...