Рони позвонил жене и спросил, когда она может взять отпуск хотя бы на пару месяцев.
— Что случилось, говори сам, не хочу гадать, — сказала Лия и добавила, что у нее грязнущие руки, а в руках каменый идол, которому несколько тысяч лет, и долго она говорить не может, хотя очень ему рада.
Рони засмеялся от счастья: они еще молоды.
— Я подаю прошение об отставке в журнале и перехожу на вольные хлеба.
— Для этого не надо звонить среди дня. Это прекрасно, будешь помогать мне…
— Конечно, дорогая. Только не это главное.
— Не дразни, Рони, а то угадаю громко и вслух, а я — не одна.
— Ты угадала. Мне очень скоро 50, а это значит отставка, пенсия, свобода.
Лия даже рассердилась:
— На день рождения я домой не выберусь, празднуйте с детьми. 50 — это хороший возраст. Пенсия нам не помешает, хотя и без неё хватает. А свободы не будет, пока я еще в силах копаться в земле Израиля.
— Лия!
— Ну что, отставной не знаю кто и фотограф? — засмеялась Лия.
— Я люблю тебя.
— Ну наконец-то! Хоть и не новость, а всё равно приятно. Рони! Плюнь на всё, прилетай ко мне. Я очень скучаю без тебя.
22
Сол пришел домой раньше обычного, сказал, что ужинать будет позднее, попросил дать ему в кабинет крепкого кофе и забыть о нем на полчаса. Но уже через 15 минут дверь открылась:
— Я освободился. Есть хочу.
Жена знала: успокоится и сам расскажет. Поэтому говорили о несущественном. В конце ужина Сол выпил крохотную рюмку коньяка и неожиданно засмеялся; нервно, негромко, с придыханием и грустными глазами. Потом выпил еще рюмку коньяка и сказал:
— «Самог‘о» отправили на пенсию. С треском. Провалил все последние операции, в том числе ничего не понял в затеянной кем-то очень сильным игре с Бондом, нашим Бондом. С завтрашнего дня я на его месте. Я-то думал, что провалил операцию с девочками, а «Они» считают, что это огромный успех.
— Бедный ты мой, бедный. Мы-то думали, что тебя если не отпустят, то прогонят. Так хочется отдохнуть на пенсии, пока силы есть. А теперь… — она налила себе рюмочку, но пить не стала. — Что будешь делать?