Похоже, дамочка вся в сомнениях и о «личном бессмертии» решила порассуждать, скажете вы…
Нет – не порассуждать. Осенью была репетиция. Старший сын Женя, пока атеист, пытаясь успокоить и поддержать меня, изложил свой цельный бескомпромиссный отважный взгляд на смерть, в котором я опознала мудрость незнакомого ему стихотворения.
Как много надо изменить в своей жизни, чтоб я за нее так не цеплялась…
***
Мимо крыльца, чеканя шаг, протопал на ночную вахту Мурзик и уселся около кухни в конце бетонной дорожки. Вытянулся в струнку – высматривает своих. Жалко его, потому что в ночные игры местные коты кастрированного Мурзика не приглашают. Суровые законы животного мира посильнее человеческого увещевания «насильно мил не будешь» и предупреждения «не лезь на рожон». Часто под утро Мурзик приходит порванным, а потом почти весь день спит. Но не он выбрал себе такую судьбу, поэтому к жалости всегда примешивается чувство вины. Вся его жизнь вызывает уважение – несмотря на потерю котовского достоинства, он отличный друг, сторож, боец и охотник.
Любят Мурзика только люди, за его добродушный нрав, за то, что он спасает кооператив от нашествия медведок, мышей, кротов и змей. Ловит он их в основном на чужих участках и сразу, еще живых, приносит на веранду и кладет мне в ноги, – чтоб я его похвалила. В эти моменты я ощущаю себя самым несчастным человеком на свете. Недавно от Петровых притащил шипящую гадюку. В голове промелькнуло: все, это конец. Забыв о больных ногах, я мгновенно запрыгнула на диван, как в кадрах запущенной в обратном направлении кинопленки, и стала дико кричать:
– Брысь! Брысь!
Ошарашенный непривычным криком Мурзик схватил свою жертву за голову и в испуге выбежал на улицу, а у меня на время пропал голос.
Когда есть зрители, наш с Мурзиком театр двух актеров вызывает бурный смех.
Трупики грызунов или то, что от них остается, муж с обреченным видом закапывает на образовавшемся благодаря коту-охотнику кладбище.
Да, Мурзик, пора спать. Но ты ведь прекрасно знаешь, что уснуть сразу ваше животное сообщество мне не даст. Сначала отлаются все до одной собаки, потом начнется активная фаза жизни жабьего семейства, поселившегося под домом. Чуть позже прямо под окном завоют мерзкими голосами коты. Тут уж ни снотворное, ни беруши не помогут. И кинуть в них нечем. Не так давно уже в полной тишине начинала «петь» самодельная кровать, – это невидимые жучки изнутри поедали с музыкальным писком свежую древесину.
В разгар лета, когда дача наполняется домочадцами, каждую ночь я слушаю то хрюканье мужа, закатившегося в устойчивое положение «лежа на спине», то пыточное скрежетание зубов внучки. Если внучка лежит со мной, она во сне кладет на меня свои длинные ноги, несмотря на то, что кровать рассчитана на троих. То вдруг под чьей-нибудь рукой завопит ее мягкая игрушка, лежащая между подушками: «Я люблю тебя, ты хороший». Смотрю под эти ночные звуки на освещенные луной раскинутые в неестественных положениях от жары тела, задрапированные простынями и напоминающие павших античных воинов с картин Давида, и счастливым голосом произношу: «Куда я попала»?
Одно время приноровилась засыпать под тихий звук приемничка, настроенного на волну «Ночного радиочтения». Но это не устроило мужа:
– Давай выключай! Бу-бу-бу, бу-бу-бу…
Мы с внучкой тут же засмеялись, а потом она при каждом новом человеке просила:
– Бабушка, расскажи, как дедушка ночью говорил: бу-бу-бу.
Завтра чуть свет соловьи разбудят, а потом к ним присоединится дятел, который повадился из прикрепленной к крыльцу антенны пищу себе извлекать. Долбит, как будто по твоей голове. Иногда, по глупости надеясь еще поспать, выпрыгиваю в ночной рубашке на крыльцо и стучу шваброй по антенне с устрашающим «кыш». Когда был жив «Федор», в шесть часов утра весь кооператив слушал гимн страны и лай выпущенной на свободу глупой Ветки. Проснешься – и лежишь неподвижно, как Ленин в Мавзолее, чтоб внучку скрип кровати не разбудил. Только Ленин не слышит, как птицы надрываются.
Грачи улетели
Отец уже давно жил один. Аллергия дочери на изнурительные с ним споры, старые неразрешенные обиды, обоюдная уверенность в своей правоте, нехристианское чувство морального превосходства у дочери и противостоящее ему желание отца постоянно доказывать состоятельность своей жизни, – все это на расстоянии не проявлялось и хоронилось до поры до времени в спасительном подсознании. Дочерние обязанности сводились к еженедельным телефонным разговорам, необременительной помощи и встречам по праздникам.
Но вот отец сломал руку и после больницы поселился у дочери. Чувство долга и естественная жалость побуждали дочь ухаживать за отцом, как за маленьким ребенком. Она стоически переносила ежедневные клизмы, связанные с ними запахи и отмывание квартиры. Под струей душа и во время переодевания отец стеснялся, и дочь искренне говорила что-то про любовь и заботу. «Неправильную» пищу с общего стола отец не ел, и дочь готовила привычную для него однообразную холостяцкую еду.