Только тут я очнулся. Моя очередь подошла. Я взял баночного пива и кока-колу. Кожемякина на прежнем месте уже не было, а Светлана перебегала улицу, идя мне навстречу, и у нее было очень нехорошее лицо. Я состроил уморительную, как, мне представлялось, гримасу, передразнивая ее, потому что поначалу не понял, насколько все серьезно. Когда Светлана до меня добежала и не сразу смогла что-либо сказать, по ее глазам я понял, что произошло нечто чрезвычайное.

— Кожемякин! — наконец выдохнула она.

— Я видел. Теперь можем ехать? Она замотала головой.

— Он приехал, — сказала Светлана. — На иномарке. Вышел из нее, а меня не видел. И хозяину иномарки, сказал: «Вы сами во всем виноваты! Самсонова…» Она запнулась.

— Ну! — поторопил я ее.

— «Самсонова убили прежде, чем выколотили из него деньги!»

Раскаленный асфальт поплыл у меня перед глазами. Одна из банок с пивом упала и покатилась. Ни я, ни Светлана не наклонились, чтобы ее поднять. Мы смотрели в глаза друг другу, и я понимал, что ни единого, слова она не придумала. Все это время догадки роились в наших головах. То одна версия выплывала, то другая. В последние дни самое пристальное внимание оказывали Алекперову, и мне даже показалось, что все, хотя никто в этом не признавался вслух, испытывали по этому поводу нечто сродни чувству облегчения — до того нам тяжело было общаться, подозревая друг друга в причастности к страшному убийству. А Алекперов был не наш, чужак, и как было бы здорово — как ни цинично это звучит, — окажись, что именно на нем лежит грех убийства.

Нет, не он. Все-таки один из нас. Все разрешилось просто и страшно.

— Где он? — спросил я и сам не узнал собственный голос.

— Там, в фургоне.

Я ткнул банки с напитками в руки Светлане и пошел к фургону. Кожемякин действительно был там. Обернулся, когда я распахнул дверь, и сказал:

— Ну наконец-то! Я вас потерял.

Я молча ухватил его за шиворот и вытянул из машины. Он пытался извернуться, но я прижал его к машине.

— Гад! — сказал я. — За Самсонова ответишь!

Он решил сыграть под дурачка. Сморщил обиженно свое маленькое лицо и выкрикнул:

— Ты что? Чего тебе надо?

А в глазах — я видел! — метнулся страх. И это все мне объяснило. Меня охватила ярость. Я перехватил ворот Кожемякина и с силой ударил его о железный борт фургона. Его голова впечаталась в металл. Мне показалось, что если повторить, то можно будет увидеть мозги этого подонка. Я очень этого желал. И ничего не боялся. После второй попытки на светлый борт фургона брызнуло алым. За моей спиной кто-то закричал. Но мне сейчас было все равно. Кожемякину оставалось жить ровно столько, сколько было жизни в его тщедушном теле. Через пару минут я, наверное, размазал бы его, но — не успел. Кто-то навалился на меня, и я в мгновение оказался на пыльном асфальте. Вполне возможно, что это были приятели Кожемякина. Я рванулся, но тотчас мне в затылок ткнулось что-то твердое.

— Лежать! — прорычал оседлавший меня человек. — Милиция!

И тогда я засмеялся. Это был истеричный смех временно потерявшего рассудок человека.

— Не меня вам надо было хватать, — пробормотал я не своим, каким-то клокочущим, голосом. — Он — убийца!