— Понимаешь, Зиночка, — я салфеткой стёр белые усики от натурального молочного продукта. — Тяжело идёт пока «Война и Мир». Лев Толстой в ней только про один дуб целую главу изобразил. А кроме него — есть ещё ручеек, травка и небо Аустерлица. Не могу я мастера цеха подвести. Иначе план не вытянем в этом квартале, — я тяжело вздохнул.

— Знаю я твой план! — Вспыхнула Зинка. — Баб еб…шь в своей женской общаге! Всех без разбору!

Я чуть пельменем не подавился, от такой откровенности. И хорошо, что народ пока на смене впахивает и в «Пельмешке» кроме меня и работников общепита нет никого.

— Так его крой Зинаида, кобеля проклятого! — Добавила от кассы толстая тетенька в белом фартуке. — По бля. ям своим бегает, а нами порядочными пренебрегает! Сволочь!

— Вы соображаете, нет! — Я тоже завёлся от ничем не обоснованных нападок. — Я вам про Льва Толстого толкую. А вы всё к одному сводите. Если, значит, мужик литературой заинтересовался, то это дело нечистое, так? А если он домой на бровях приходит каждый день, то тут можно быть спокойной? Правильно?

Вдруг Зина разревелась и бросилась мне на шею просить прощение.

— Погоди, — я отстранил странную женщину. — Давай я тебя с мужем помирю. У меня рука легкая, — я показал свой кулак размером с кувалду. — Как дам ему в одно ухо, так из другого у него вся дурь вылетит.

— Сама помирюсь, — внезапно успокоилась женщина и вернулась к своей непосредственной работе. Да и в «Пельменной» появились новые голодные клиенты.

Первого сентября, с тяжелыми мыслями о том, что как жить дальше по новому — пока не знаю, к шести часам утра я грустно передвигал ноги в сторону заводской проходной. Единый людской поток, в котором я, как капля в полноводной реке безучастно плыл, монотонно гудел и тихо переговаривался.

«Как же мне сегодня смену отработать-то? — ломал я голову. — Я ведь завод видел только на картинке. И с какой стороны к фрезерному станку подойти даже представления не имею».

— Ванюха, здоров! — Вылез откуда-то маленький тщедушный мужичок.

«Данилыч, коллега», — вовремя пришла подсказка от шибко умного организма.

— Привет Данила, — я пожал сухонькую руку. — То есть Данилыч. Ты там это, в цехе, чуть что подскажешь какую кнопку нажать надо. Хорошо?

— Чё, память-то совсем от рук отбилась? — Хмыкнул мужичок. — А ты знашь чё, сразу иди к Ольге Борисовне в медпункт. Пусть она тебе бюллетень продлит.

— Разберёмся, — пробубнил я.

Но как оказалось, страх неизвестного ремесла — был напрасен. Тело моего предшественника, после команды — работать, само с деловым видом взяло в руки чертёж какой-то хреновины, повертело его и так и сяк и сразу направилось к станку. Чего там оно дальше само делало, я решил не вникать. Вроде что-то крутится, что-то фрезеруется, что-то сверлится, и нормально.

Два раза мимо пробегал мастер, и, померив штангенциркулем готовые загогулины, даже похвалил меня один раз.

— Иван, ты давай это прекращай так впахивать, — сказал мне какой-то высокий и худой мужчина, лет сорока семи. — А то нам нормы потом все повысят. Из-за твоего рвения. И будем мы за те же деньги долбить в два раза больше.

«Казимир Петрович, хороший мужик, тоже коллега», — прилетела новая вводная.

«Стоп работа», — скомандовал я своему организму. И рука сама собой нажала на красную кнопку, которая обесточила бездушную фрезерную железяку.