– Хочешь знать, сколько мне дали? Сорок лет, – говорит она. – Сорок. А ублюдкам вроде моего дяди все всегда сходит с рук. Долбаная система!

Брови у нее сжимаются, и по носу течет слеза. Никогда не видела, чтобы Энджел плакала.

– На хрен все! – орет она.

Крик эхом отражается от стен. И я, сама не зная почему, воплю вместе с ней:

– На хрен!

Энджел удивленно поднимает голову.

– На хрен! – повторяет, глядя уже на меня.

– На хрен! – подхватываю я.

Она откидывает голову, закрывает глаза и кричит во весь голос:

– НА-А ХРЕ-ЕН!

– СТО РАЗ НА ХРЕН! – воплю я вместе с ней.

– Какого черта вы тут творите? – доносится из коридора голос Бенни. Она подходит к решетке, недовольно складывая на груди руки.

– Ничего, – хором отвечаем мы с Энджел.

– Слышу я ваше «ничего»… Может, в карцер вас обеих отправить на недельку?

– Мы просто делаем упражнения, – говорю я.

– Да, как велят психологи, – соглашается Энджел. – Нельзя нас за это наказывать. Мы имеем право.

– И будем жаловаться, – киваю я.

– Ладно, тогда ограничимся пока предупреждением, – хмыкает Бенни. – Но если услышу из вашей камеры еще хоть одно ругательство, лично, своими руками отдраю вам рты самым едким мылом, ясно?

– Да, мэм! – нараспев отвечаем мы.

Бенни возвращается на пост. Я улыбаюсь Энджел и шепчу украдкой: