– Мне просто надоело, что жертву судят лишь за то, что она решила сопротивляться.
– Значит, Пророка убил кто-то из его жертв? – спрашивает доктор Уилсон. – Поэтому ты не хочешь мне признаваться? Считаешь, что тот, кто это сделал, не должен отвечать перед законом?
Я стискиваю зубы. Если скажу хоть слово, могу случайно проболтаться. Пока нельзя. Рано.
– Люди вроде вас повсюду видят подвох, мотив, умысел, – говорю вместо этого. – Что бы я ни сказала, вы вывернете мои слова наизнанку. Как было на моем суде. Прокурор выставил меня чудовищем. И не вздумайте утверждать, что вы не такой. Вы…
– Не называй меня «копом».
– Но вы же из полиции.
– А ты – осужденная преступница. Разве я тебя так называю?
Я вздрагиваю. Перед глазами тут же встает Филип, а вместе с ним приходит понимание, что никогда, пока жива, я не стану преступницей.
– Ты и не собиралась ничего мне рассказывать, – доктор Уилсон качает головой. – Я понял это с самого начала. Но надеялся, что со временем заслужу твое доверие. Вижу, не удалось…
Он вздыхает и встает, поднимая свой стул.
– Я вам доверяю… – неслышно шепчу я ему вслед.
Больше, чем кому-либо в жизни.
Однако все равно не так, как стоило бы. Потому что у доктора Уилсона есть сила и власть. А у меня их нет.
Глава 50
Пока я лежала в хижине у Джуда, все мои мысли были про Констанс. Приготовления к свадьбе, наверное, шли полным ходом: стряпали каши и мясные пироги, в больших каменных чашах замешивали мази для первой брачной ночи… Если отрубленные руки изводили меня телесной болью, то мысли об участи Констанс терзали мне душу. До свадьбы, разумеется, оставалось много времени, не меньше месяца, но стоило о ней подумать, как ноги сами несли меня к выходу.
Правда, первые две недели я не могла даже встать от слепящей боли и бесконечной дрожи, а тошнило так сильно, что с тоской вспоминалась та зеленая дрянь, которой меня поили в Общине. Однако даже тогда, сгорая от лихорадки на диване у Джуда, я представляла, как проберусь в отцовский дом, схвачу Констанс в охапку и заберу с собой на свободу.
Эти мысли, сама не зная почему, я держала при себе. Глаза у Джуда все еще были мертвыми, кипели странной энергией, не дававшей ему спокойно сидеть на месте и заставлявшей таскать дрова, пока в комнате не становилось слишком жарко и душно, а от залитого кровью дивана не начинало тянуть железом.
– Они могут прийти на дым, – шептала я. – Дьяконы.
– Пусть приходят, – бормотал Джуд, подбрасывая в огонь еще пару поленьев.
Встать, шатаясь и неловко держа перед собой забинтованные культи, я сумела лишь много дней спустя. Джуд дал мне свои брюки и рубашку на пуговицах и однажды, в безветренный день, когда я сумела подняться на ноги, запихнул мое старое платье в ржавую бочку из-под масла и поджег.