— Хотелось, конечно, но я тогда просто не мог представить себя в Москве. Москва была мифом каким-то для меня. Этот город — абсолютный Олимп, он такой недосягаемый. В Тамбове мне многие авторитетные люди говорили: «Саня, а ты что, в Москву не собираешься?» А я сомневался всё. Да и история на четвертом курсе неприятная случилась: у моего соседа по общаге произошло несчастье. Он пил, потом уехал, оставив комнату просто в ужаснейшем состоянии, а комната за мной числилась. Комендант общежития подумала, что это всё я сделал, а я не стал оправдываться, и был скандал.
— Предполагаю, что из общаги тебя выгнали и ты ушел с гордо поднятой головой. Так?
— Примерно. И началось самое интересное: пятый курс, скитания… Я мог позволить себе только очень странные места для проживания. Денег не было, их не было даже в перспективе. Я нашел такую квартиру, где бабушка с внуком жила. Бабушка была уборщицей на продуктовой базе, и она предложила мне там работу. За триста рублей в месяц я работал дворником, сторожем, грузчиком в одном лице, сутки через двое. В институт практически не ходил. Я уже слабо понимал, что дальше, и это меня напрягало. Сто двадцать рублей из этих трехсот платил за жилье, жил в одной комнате с бабушкиным внуком.
— Опять всё беспросветно. Я знаю, что твоя жизнь кардинально изменилась после приезда в Тамбов студентов выпускного курса Марка Захарова из ГИТИСа.
— Да. В середине зимы приехали захаровцы, мы с ними встретились. Миша Покрасс, Арина Маракулина, Влад Гальков… Они вдохновили меня, сказали мне какие-то удивительные слова, которые я раньше ни от кого не слышал.
— Ребята увидели тебя в дипломных спектаклях?
— Нет, они увидели меня, когда мы им какой-то капустник показывали. И вот они подошли и спросили, не хочу ли я к ним попробоваться: Марк Захаров набирал новую Мастерскую. А я об этом даже мечтать не мог! И вот тогда я решился поехать в Москву. Мне вдруг так захотелось вписаться в Москву, именно вписаться. Вообще это мой принцип даже на съемочной площадке: я не готовлюсь, я не могу готовиться к чему-то. Всё, что ты придумаешь в голове, — это хорошо, это твоя внутренняя работа, но на площадке всё непредсказуемо и ты просто вписываешься, как в драку, как в тушение пожара, с головой кидаешься — только так можно работать. Надо всё делать отчаянно, это, на самом деле, и сил придает. Вот недавно мы снимали на кладбище, я почти всю смену лежал в гробу.
— Я, кстати, снимался у Саши Молочникова в фильме «Мифы», — так вот Саша спрашивал меня, соглашусь ли я в одной сцене лечь в гроб. Я отказался. Из-за суеверия.
— А я не суеверный, не верю ни в какие актерские приметы. Единственное спасение — это делать свою работу отчаянно и самоотверженно, так что если уж залез — лежи. А там, в гробу, я лежал еще с одной артисткой прекрасной, Аллой, она играла учительницу, которая в первой серии погибает. И вот у нас первая серия начинается с трагического события. У нас там еще был кактус и бутылка коньяка. Это фарс.
— Понятно, ты в профессии готов на всё… Еще один факт из твоей биографии. Ты же ГИТИС не окончил. Тебя за драку отчислили, кажется, да?
— Ну да. Там была ситуация такая, я ее не хочу комментировать. Возможно, я сам был не прав, но мне реакция одного человека показалась не очень мужской.
— Это был однокурсник?
— Нет. Это был преподаватель, он у Юли Пересильд на курсе преподавал.
— То есть ты на преподавателя руку поднял?
— Да он сам первый на меня поднял. Он кинулся сам, начал на меня кричать, схватил за грудки… Слушай, давай на этом остановимся.
— Хорошо, а Марк Анатольевич Захаров не заступился за тебя? Он же тебя ценил, с уважением к тебе относился.
— Захаров для меня многое значит, он молодец. Захаров меня часто хвалил: «Александр, смотрите, чтобы крыша не поехала», — говорил он, либо осаждал за что-то, что не вписывалось в его рамки. Для него самое плохое слово — «среднестатистический». Может быть, из-за этого я отказываюсь от каких-то необязательных ролей, от халтуры. Ну а в той ситуации с отчислением… Если бы было по-другому, то и жизнь моя сложилась бы иначе. Выгнав из института, Захаров меня добил, честно говоря. Да и правильно сделал.
— Это ведь случилось за три месяца до окончания института.
— Да, у меня произошло тогда обнуление, надо было заново всё начинать. Я оказался нигде. И для своих знакомых я «потерялся», — мол, с этим всё понятно, он сопьется. Я две недели погрустил, поматерил себя, а потом думаю: нет, не дождетесь! Вообще, я очень верю в судьбу. Нет у тебя денег, — значит, пока и не надо. Значит, ты должен что-то понять, оценить для себя. Я живу так, чтобы от меня не создавалось ощущение тупого человека, — как будто я что-то еще думаю. На самом деле я так иронично отношусь ко всему, — это от папы, наверное. Я себя адекватно чувствовал и в домах под снос. Когда я понимал, что начинаю «парить» своих друзей, а они не могут сказать впрямую: «Саня, ты надоел», — я перебирался в какой-нибудь дом под снос, на свалке находил какие-нибудь сковородки, кастрюли. Есть в этом что-то позитивное, панковское.
— Ты прямо описываешь сейчас своего героя в фильме Алексея Балабанова «Мне не больно», который тоже находил прибежище в заброшенных домах. У тебя вся жизнь такая ломаная, сплошные зигзаги.