В мае Император приехал в Москву, и митрополит встречал его на крыльце Успенского собора Кремля: «У древнего народа Божия седьмое лето было летом законного отпущения из рабства. У нас не было рабства в полном значении сего слова, была, однако, крепкая наследственная зависимость части народа от частных владельцев. С наступлением твоего седьмого лета ты изрек отпущение. Обыкновеннее сильные земли любят искать удовольствия и славы в том, чтобы покорить и наложить иго. Твое желание и утешение – облегчить твоему народу древние бремена и возвысить меру свободы, огражденной законом… Молим Бога, чтобы добрый дар был разумно употреблен, чтобы ревность к общему благу, справедливость и доброжелательство готовы были всюду для разрешения затруднений, иногда неизбежных при новости дела…».

Авторитет Московского митрополита поднялся на еще более высокую ступень. Со стороны Императора он ощущал постоянное внимание и искреннее почитание. В том же году митрополит Филарет и использовал царскую благосклонность для решения одного важного дела.

Из рассказа архимандрита Антония владыка Филарет узнал о смуте, возникшей в Дивеевской женской обители, основанной преподобным Серафимом Саровским. Подробности рассказал специально приехавший в Лавру Н.А. Мотовилов. Самочинно объявивший себя духовным наставником обители лжеученик Серафимов Саровский монах Иоасаф стал там насаждать свои порядки, добился замены настоятельницы общины, хотя его поддержали всего сорок сестер, а четыреста были против. Его неожиданно стал поддерживать назначенный в Нижегородскую епархию преосвященный Нектарий (Надеждин), раздраженный непонятной «странностью» этой обители. Отец Антоний поведал митрополиту Филарету и о пророчествах преподобного Серафима, предупреждавшего дивеевских сестер:

– Мой источник-то возмутится грязью, от кого он возмутится, тот человек всю обитель возмутит у вас!

Вспомнил отец Антоний и просьбу преподобного, адресованную ему лично в 1831 году:

– Сестер моих дивеевских не оставляй!

Владыка Филарет 12 марта 1858 года без колебаний написал обер-прокурору Синода графу А. П. Толстому: «На добром основании созданное Дивеевское общежитие колеблется… Епископу Нектарию говорил я, что Иоасаф, пользуясь доверием, слишком расширил произвол своего действования и едва ли может быть далее полезен обители. Но Иоасаф подкрался к нему и получил влияние на общежитие». Владыка предлагал удалить Иоасафа в другую епархию. Монаха удалили из Дивеева решением Святейшего Синода, но он, опираясь на поддержку преосвященного Нектария, вновь стал распоряжаться в Дивеевской общине. Митрополит вновь писал об этом 27 марта 1861 года графу А. П. Толстому, но окончательное решение дела тормозилось необъяснимым образом.

Сложность ситуации для святителя состояла, во-первых, в том, что дело касалось не Московской, а чужой епархии, а во-вторых, в том, что малограмотный, но честолюбивый и пронырливый отец Иоасаф сумел заручиться высокой поддержкой: за него стояла сама Императрица Мария Александровна, введенная в заблуждение своей фрейлиной. Императрица была поражена чудесным исцелением своей дочери, великой княжны Марии, от тяжелой болезни после наложения на больную привезенной из Сарова мантии преподобного Серафима. Мантию же привез в Петербург отец Иоасаф. Этим обстоятельством объяснялась и его поддержка со стороны епископа Нектария.

Воспользовавшись пребыванием в Лавре Императорской четы, митрополит Филарет 6 июня 1861 года пригласил их к чаю после литургии.

За главным столом в митрополичьих покоях сидели царь, царица и митрополит, за соседним столом – свита. Воспользовавшись минутой, митрополит решился заговорить о волновавшем его дивеевском деле и изложил все обстоятельства. «Ия сомневался в истине слов отца Иоасафа, когда Императрица просила за него», – сказал Александр Николаевич и распорядился провести самое строгое следствие.

На следующий день владыка Филарет изложил содержание беседы с государем в письме к графу А. П. Толстому, заключив письмо следующим образом: «Благоговение к памяти старца Серафима и желание мира присным душам побудили меня написать сие Вашему сиятельству. Господь да покажет Вам путь умиротворения и да устроит все ко благу душ, ищущих Его верою и любовию».

Свт. Филарет.

2-я пол. XIX в.

В то же время, со свойственной ему целеустремленностью, владыка Филарет не оставлял своим попечением Дивеевскую обитель. Летом, осенью и зимой 1861 года этому посвящены восемь его писем к обер-прокурору, четыре донесения в Святейший Синод, письма к первенствующему члену Синода митрополиту Исидору (Никольскому). Дело завершилось благополучно в январе 1862 года, после того как обитель была передана под управление

Тамбовского епископа Феофана (Говорова), будущего затворника Вышенского. 16 февраля 1862 года митрополит написал архимандриту Антонию: «Не без участия узнаете Вы, отец наместник, что молитвы отца Серафима победили».

Так в бурные годы переустройства России на новых основах святитель Филарет оказался непосредственным участником двух важнейших дел – в сфере государственной жизни и в сфере жизни монашеской. Но была еще одна сфера, в которой в те же годы совершалось еще одно значительное дело – дело всей жизни святителя.

Воспользовавшись собранием в Москве на коронации Александра II четырех митрополитов, четырех архиепископов и еще двух членов Святейшего Синода, святитель Филарет поднял вопрос о русской Библии. Сначала он обговорил этот вопрос с собратьями частным образом, а потом поднял его на официальном заседании. К удовлетворению владыки «потребность перевода Священного Писания на русский язык в принципе была признана всеми…», – рассказывал он позднее своему биографу Н. В. Сушкову. Возникли лишь сомнения в том, с чего начинать перевод, полагали, что полезнее с Псалтири. Митрополит Филарет настоял, во-первых, на том, чтобы переводить Библию с подлинника, то есть Ветхий Завет – с еврейского, а Новый Завет – с греческого; во-вторых, начать с Пятикнижия для приобретения переводчиками опыта. Как водится, Московскому митрополиту предложили написать проект определения Синода по этому делу, что он и сделал 10 сентября 1856 года. Казалось, дело решено, ведь авторитет святителя

Филарета стоял на небывалой высоте: сам Император, только что получивший из его рук корону, едва ли мог в чем-нибудь отказать ему. Но верны слова: «Чем более благое дело совершаешь, тем больше возникает искушений».

Против перевода Библии «для домашнего назидательного чтения» неожиданно выступил соименник Московского святителя митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров), получивший поддержку обер-прокурора графа А. П. Толстого. Киевский владыка полагал, что «теперь надобность состоит не в переводе Библии на русский язык, а в прилежном изучении славянского языка». Раздались критические голоса, осуждающие идею перевода Ветхого Завета с древнееврейского языка. И государь, которому сообщили, что идея перевода есть личное желание одного Московского Филарета, заколебался.

«Печально это, – писал митрополит отцу Антонию в апреле 1857 года, – Спорить не хотелось бы, но, если не спорить против возражений, как защищать истину? А мне кажется, истина на стороне синодального определения. Помолитесь о единомыслии служителей Слова Божия».