А читать и переписывать для памяти стоило многое из писем святителя Филарета. Вот лишь самая малая выборка из его писем к игумении Марии (Тучковой), его духовной дочери, вдове генерала А. А. Тучкова, погибшего на поле Бородина. Вдова по благословению митрополита Филарета основала Спасо-Бородинский женский монастырь и стала его первой настоятельницей. Владыка писал ей много и охотно, отвечая на вопросы как духовной, так и практической жизни. «Что делается на всю жизнь, то лучше сделать нескоро, нежели торопливо». «Невидимые, но подлинные грехи видеть иногда препятствуют человеку видимые, но мнимые добродетели. Иной, например, без истинной надобности, по собственной воле и выдумке обременит тело свое веригами и вздумает, что он уже вступил в истинный чин Христовых крестоносцев и по духу, а не примечает, что на внутренней стороне вериг написано: в самовольном служении… и изнурении тела (Кол. 2, 23). Сие, впрочем, говорю не против вериг, для которых есть люди, и времена, и причины». «Познать

ничтожество поверхностного блеска, который ныне в людях называется просвещением и образованностей), есть одна из степеней для восхождения к мудрствованию здравому и правому; кто возведен на нее, тот да благодарит Вождя невидимого». «Хорошо поет Богу не тот, кто поет искусно, а тот, кто поет разумно и усердно. Прошлым летом в Лавре в больничной церкви я слышал, как один престарелый пел один и рознил сам с собою, но вечерня была хороша…»

Митрополит Филарет присутствовал при закладке на Воробьевых горах первого, так и не построенного храма Христа Спасителя, а спустя двадцать лет оказался прямо причастным к созиданию храма с таким именем. Место для него выбрали в центре города, вблизи Кремля, для чего, правда, понадобилось перевести в район Красного Села Алексеевский женский монастырь.

10 сентября 1839 года произошла торжественная закладка нового храма Христа Спасителя. После литургии в Успенском соборе Кремля, совершенной митрополитом Филаретом, крестный ход двинулся к месту закладки. Во главе процессии шли инвалиды Отечественной войны 1812 года, за ними несли чудотворные иконы – Иверскую и Владимирскую. Далее следовали чиновники, генералы, сто диаконов и священников, девять архимандритов, три епископа и митрополит Филарет. За митрополитом верхом следовал Император Николай Павлович с наследником, великим князем Александром Николаевичем, члены Государственного Совета, министры, дворцовые чины. Звонили колокола всех московских церквей. Пели лучшие в России церковные хоры – придворный и синодальный. После краткого слова митрополита царь возложил памятную доску, и тут артиллерийские орудия, расставленные на набережной, начали пальбу, и вновь зазвенели и загудели все московские колокола. Царь уехал, храм начали строить, и митрополит Московский стал членом комиссии по его строительству.

Святитель Филарет по природе своей не мог равнодушно относиться к совершаемому им делу, тем более к делу столь значимому. В течение почти трех десятилетий он входил во все важные детали художественного убранства храма; им были составлены списки сюжетов для скульптурных композиций на фасадах и живописных композиций в самом храме, им же была предложена идея необычного алтаря – храма в храме. Он принимал активное участие в обсуждении работ известных художников В. И. Сурикова, Г. И. Семирадского, В.П. Верещагина и других. Иные талантливые живописцы долго не могли понять, что церковная живопись не должна передавать страсти человеческие, что ее назначение состоит в показе совершающегося дела Божия. Например, 19 апреля 1859 года митрополит Филарет в письме к Московскому генерал-губернатору графу А. А. Закревскому изложил свое мнение об эскизе для запрестольного образа Тайной вечери, обратив его внимание не только на несоответствие изображения евангельской истории, но и на чисто эстетические моменты, и заключил: «Эскиз не может быть одобрен».

В те годы в некоторой части общества и духовенства за Московским митрополитом прочно утвердилась репутация жестокого, упрямого и самолюбивого человека. Поводы для этого были. Так, архиепископ Амвросий (Ключарев), вспоминая свое священническое служение в Москве, отмечал, что владыка Филарет любил «сбивать ученую гордость магистров, учить смирению, школить их». Например, подавлял иных своими колоссальными познаниями, мог по несколько раз заставлять иного священника переделывать проповедь, предназначенную для произнесения в Успенском соборе. Конечно, не всем нравились его скрупулезность, доходящая до педантичности, памятливость на все, вплоть до мелочей, требовательность, граничащая с въедливостью, нередкая вспыльчивость. Он не любил, чтобы люди в своих суждениях переступали известную границу, но не любил и рабского безмолвия, угодливости, лести.

Архиепископ Амвросий рассказывает случай, когда московский городской голова Иван Артемьевич Лямин поделился с ним печалью: митрополит не дал ему своих певчих для выступления перед воспитанниками мещанских училищ. При встрече с владыкой Филаретом Ключарев, тогда еще молодой священник, вступился за Лямина.

«– Вот еще, – сказал горячо владыка, – тешить мальчишек!

– Ныне, владыко святый, – отвечал я, – мальчишек тешат всеми способами, новоизобретенными научными опытами, фокусами, музыкой и прочим, находя во всем этом способы их развития, а духовные концерты в этом отношении наиболее полезны.

Владыка остался в задумчивости и отпустил меня. На другой день слышу, что владыка пригласил к себе Лямина и сказал ему:

– Ключарев убедил меня – возьмите певчих!»

Известны случаи признания митрополитом Филаретом своей неправоты: однажды он поехал к М.М. Тучковой извиниться за излишне резко сказанное слово; на заседании московского Тюремного комитета между владыкой и добрейшим тюремным доктором Ф.Ф. Гаазом как-то завязался спор, в котором признал себя неправым.

У преосвященного Амвросия, в конце жизни написавшего воспоминания, были все основания для следующего вывода: «В великой душе митрополита Филарета было два человека: человек ума, закона, долга, правды, порядка и – человек глубоко затаенной любви, кротости и милости. Только тот, кто имел счастье заглянуть в эту внутреннюю сторону жизни великого святителя, может иметь о нем цельное и верное понятие».

Самым сокровенным оставалось для святителя его монашеское делание. То была важнейшая и тайная часть его внутренней жизни, и трудно сказать, в какой мере владыка допускал к ней даже отца Антония. Но нельзя не обратить внимания на ревностную защиту митрополитом Филаретом монастырей и монашествующих перед внешним миром.

Нельзя не отметить его особенное внимание к иноку Филарету (Пуляшкину), с 1794 года пребывавшему в Новоспасском монастыре и своей праведной жизнью и глубокой мудростью стяжавшему славу прозорливого старца.

Его духовным чадом была Наталия Киреевская. Все знали, что святитель всякий раз при посещении монастыря навещал уже престарелого отца Филарета. 16 августа 1842 года он совершил литургию в Спасо-Андрониковом монастыре, после чего заехал в Новоспасский и посетил старца Филарета. А спустя две недели митрополит сам совершил заупокойную литургию по усопшему старцу, причем во время пения антифонов на погребение иноков не удержался от слез. Вот эти слезы, вырвавшиеся у строгого владыки, дают основания полагать, что в тот день он печалился о потере не просто блаженного старца, а, быть может, своей духовной опоры. Кто знает…

Гениальный человек всегда одинок в своей внутренней жизни, но это одиночество может скрашиваться внешними условиями: поддержкой близких, солидарностью с ним коллег, сочувствием публики. Лишь в малой степени доставалось это Московскому архипастырю. Строго было николаевское время, велика была инерция покорного, безропотного служения архиереев, а общество терпело гнет государственного надзора «с каким-то трогательным умилением», по выражению Чаадаева. Менее стойкий человек, обладавший меньшей верой в Бога, чем святитель Филарет, давно сломался бы или согнулся, пребывая на Московской кафедре.

Москвичи в шутку говорили, что в Москве три великие достопримечательности: Царь-колокол, Царь-пушка и митрополит Филарет. Сравнение это следовало бы уточнить: владыка был столь же велик и крепок, как эти памятники старины, но в отличие от них не пребывал в покое, а энергично действовал, шел в ногу с временем, не отрываясь ни на шаг.