Популярность карт-портуланов буквально скакнула вверх, но магнитный компас появился в результате довольно медленного прогресса. Способность магнитного железняка притягивать железо была описана еще в Древней Греции и Древнем Риме. Святой Августин рассказывает, как его товарищ, епископ из Северной Африки, стал свидетелем демонстрации удивительных свойств магнита прямо за обеденным столом. Хозяин, губернатор одной из римских провинций, поместил кусок железа на серебряное блюдо и снизу поднес к нему магнетит. Гости зачарованно смотрели, как перемещалось железо по неподвижному блюду. Философы Античности экспериментировали с различными эффектами магнитов, но никакого практического применения им не придумали. А вот в Китае, напротив, жидкостный компас – намагниченная игла, плавающая в чаше с водой, – использовался уже в VIII веке (а появился, скорее всего, еще несколькими столетиями раньше). В 1088 году правительственный чиновник и ученый-энциклопедист Шень Куа объяснил, что магнитное возмущение заставляет стрелку жидкостного компаса отклоняться к западу от истинного севера. Сухой компас, игла которого вращается на тонком стержне, был описан несколькими десятилетиями позже, но в Китае он особого распространения не получил[387].

Никаких свидетельств тому, что Европа познакомилась с компасом в этот же период, у нас нет, несмотря на всякие сомнительные истории, будто еще в Х веке им пользовались папа римский или мореплаватели из Салерно[388]. Скорее всего, европейцы изобрели компас самостоятельно, поскольку в ранних арабских источниках о нем нет ни слова. Впервые в латинской литературе компас упоминается в конце XII века в двух книгах, написанных школьным учителем из Сент-Олбанса.

Александр Неккам родился в Сент-Олбансе в ту же ночь 1157 года, что и будущий король Ричард I. Рассказывали, что его мать, кормилица, кормила принца правой грудью, а сына – левой[389]. Когда Ричард возглавлял Третий крестовый поход против набравшего силу Саладина, Неккам преподавал в Оксфорде. Позже он вступил в орден каноников-августинцев, а со временем стал аббатом Сайренсестера, что на западе Англии. Именно там, году примерно в 1200-м, он написал свой самый важный научный труд – «О природе вещей».

Впервые Неккам упоминает о компасе, приводя его в качестве примера, в учебнике латинской грамматики. Он написал эту книгу в двадцать с небольшим, когда жил в Париже, после чего вернулся на родину и преподавал сначала в грамматических школах Данстейбла и Сент-Олбанса, а затем и в Оксфорде. Написанный им учебник должен был знакомить студентов с латинской грамматикой на примере активной бытовой лексики. Был там и раздел, посвященный оснащению судов: видимо, Неккам включил его в текст в память о путешествии через Ла-Манш. Кроме килевой качки и провианта, весел и якоря, он запомнил штаги и ванты, которыми крепятся мачты, а также топор, который, предположил он, нужен, чтобы рубить мачты, если надвигается шторм. А на тот случай, когда непогода скрывает от взгляда звезды, написал он, на судне обычно имеется «игла, закрепленная на оси: она вертится и крутится… и моряки знают, куда править, когда Малая Медведица не видна»[390].

Очевидно, что в 1180-е годы сухой компас уже широко использовался в мореходстве. Двадцать лет спустя Неккам решил описать его более детально. К тому времени в его распоряжении были некоторые из недавно переведенных трудов Аристотеля – Неккам был горячим поклонником Философа и его научных методов. Однако свой труд «О природе вещей» он писал прежде всего как нравоучительный трактат. Неккам, подражая святому Августину, ставил перед собой четкую задачу: подкрепить религиозные постулаты разнообразными примерами из жизни. Поэтому в разделе, посвященном морю, он мельком упоминает, что все реки текут к побережьям, схематично дает некоторые теории приливов, но подробно распространяется о силе волн и о самонадеянности любого моряка, который надеется подчинить их себе. Завершается раздел рассказом, который Неккам, как он заверяет читателя, услышал из уст надежного очевидца, – о мореходе, который регулярно пересекал Ла-Манш в компании одного только своего пса. Хотя собака была обучена по команде хозяина тянуть веревки, Неккам считал это непродуманной авантюрой[391].

Подробное описание морского компаса, которое приводит Неккам, также выливается в назидание высшему духовенству: «Прелат должен направлять своих подданных в этом море [жизни]», руководствуясь разумными соображениями. Однако, прежде чем прийти к такому поучительному выводу, Неккам выдвигает теорию, которой объясняет странное поведение магнитов: они всегда притягивают железо, замечает он, но другие магниты могут и отталкивать. Он утверждает, что сила притяжения магнетита активнее всего в отношении подобных ему предметов, к которым относится железо. Но, пишет Неккам, действует эта сила только в случае, когда более сильный объект притягивает более слабый. Поэтому, несмотря на бесспорное подобие двух кусков магнитного железняка, в этом случае сила притяжения одного сводит на нет силу притяжения другого. Далее Неккам рассказывает о железном саркофаге пророка Мухаммеда, который, по слухам, левитирует, не касаясь земли. Неккам подчеркивает, что это чудо можно объяснить действием множества магнитов, которые тянут саркофаг в разных направлениях[392].

История о левитирующем саркофаге похожа на ту, что за 600 лет до Неккама рассказывал Исидор Севильский, а до него Плиний. Как часто бывает со средневековыми научными трудами, трудно сказать наверняка, какая доля этих рассказов – результат непосредственного наблюдения, а какая взята из авторитетных источников прошлого. Неккам не особенно разбирался в практической навигации, и кажется наиболее вероятным, что его, несомненно, прогрессивные представления о свойствах магнитов были получены из вторых рук, а не в результате собственных экспериментов. Тем не менее в позднем Средневековье благодаря научному интересу к свойствам магнитов и активному использованию компаса этому предмету стали посвящать все больше сочинений. Жак де Витри, еще один каноник-августинец, живший поколением позже, утверждал, что магнетит «незаменим в морских путешествиях». Некоторый опыт в этой области у него имелся: он покинул родную Францию, чтобы стать епископом Акры, последнего оплота Иерусалимского королевства, а также ездил в Египет, чтобы принять участие в провальном Пятом крестовом походе[393].

Свойства магнетита интересовали и врачей; некоторые авторы считали, что его действие можно ослабить (а в некоторых случаях, напротив, усилить) с помощью чеснока, лука или козлиной крови. Одним из немногих, кто, видимо, проводил собственные эксперименты, был Жан де Сент-Аман из города Турне, некогда принадлежавшего Фландрии, а ныне находящегося на территории Бельгии. Жан написал длинный комментарий к одному из самых популярных медицинских учебников, руководству по лекарственным средствам, известному как «Антидотарий Николая». В самом конце он анализирует рекомендацию лечить отравления мясом змеи тайрус, которая, как утверждал Жак де Витри, водится недалеко от Акры, в районе Иерихона, и якобы способна нейтрализовать яд. Как, спрашивает Жан, змеиная плоть вытягивает яд из пациента? Каким образом плоть змеи препятствует накоплению в теле отравляющего вещества, но яд самой змеи при этом внутрь не попадает? Чтобы ответить на эти заковыристые вопросы, Жан проводит аналогию со способностью магнетита притягивать железо, а далее углубляется в рассуждение о полярности магнитов, основываясь на опыте, в котором магнит помещается в крутящуюся яичную скорлупу, наполненную водой. Жан заметил, что северный полюс магнита притягивается к южному, и подчеркнул, что полярность иглы компаса можно поменять, определенным способом потерев ее о магнит. Он предположил, что «в магните отразился весь мир», имея в виду, что в основе этого феномена может лежать какое-то из свойств Земли[394]. Однако общепринятым оставалось мнение, будто игла компаса указывает на Северный небесный полюс.

К середине XIII века магнитные свойства стали горячей темой для обсуждения в трудах по натуральной философии, о них писали, в частности, и Фома Аквинский, и Альберт Великий. Магниты все чаще фигурировали в поэзии тех лет. Рассказывались истории не только об удивительной способности магнитов указывать путь морякам, но и, напротив, о том, что магниты могут потопить судно, вытянув из него все гвозди, которыми скреплены доски. К тому времени как Пьер де Марикур, или Пьер Паломник, ученый и воин из Северной Франции, в 1269 году взялся за трактат о магнитных свойствах, к его услугам был уже обширный свод знаний. Пьер дополнил его новыми содержательными экспериментами по изучению полярности, описав использование как жидкостного, так и сухого компаса и предположив, что с помощью магнитов можно построить вечный двигатель. Кроме того, Пьер описал качества, какими должен обладать хороший экспериментатор. Одного только внимательного изучения книг, считал Пьер, явно недостаточно:

Сжатое, структурированное «Послание о магните», написанное Пьером, пользовалось заслуженной популярностью и до конца Средних веков не имело себе равных. Наряду с трудами по математике, оптике и астрологии мы обнаруживаем его в библиотеках самых разных университетов и монастырей, есть оно и в манускрипте из приората Мертон, с которым мы познакомились в предыдущих главах[396].

Как всем известно, Джеффри Чосер был проницательным наблюдателем и оставил нам достоверное описание обыденной жизни, какой она была в дни Джона Вествика. К тому же в годы Епископского крестового похода он служил в Лондонскому порту таможенным надсмотрщиком по шерсти, коже и мехам и ежедневно встречался со многими купцами и мореходами. Однако, описывая своих паломников в общем прологе к «Кентерберийским рассказам», Чосер снабжает умного и благородного Рыцаря кольчугой, образованного Студента – книгами, но суровому, выдубленному ветрами Шкиперу Чосер не дает ни компаса, ни карты:

Может, конечно, этот умелый шкипер оставил свой компас на корабле, но, как бы то ни было, отличали его, по мысли Чосера, два качества: осведомленность о приливах и знание местных реалий. Александр Неккам признавал, что причины приливов «еще не установлены окончательно». Этот вопрос и древних ставил в тупик, оправдывался он. Загадка приливов не давала покоя философам даже во времена Галилея: сам выдающийся астроном XVII века думал, что приливы происходят из-за вращения Земли и подобны волнам, которые поднимает в ванне плещущийся ребенок. Но, как замечает сам Неккам, связь приливов с Луной простым людям была очевидна во все времена. Да и ученые, хоть и терялись в догадках относительно конкретного механизма, безошибочно предсказывали время приливов и отливов в зависимости от дня лунного цикла. Около 1250 года сент-олбанский монах Матвей Парижский составил простую таблицу, которая позволяла определять время верхней точки прилива у Лондонского моста в каждый из лунных дней. В ее основе лежал следующий принцип: время прилива ежедневно сдвигается на 48 минут вперед. Минует столетие, и этой информации найдется место на циферблате легендарного изобретения Ричарда Уоллингфордского[397].

Опытные мореходы, как и чосеровский Шкипер, в первую очередь полагались на знание местных особенностей. Персонаж «Кентерберийских рассказов» обладал огромным багажом профессиональных знаний и навыков, другого такого знатока в целом мире не сыскать – ни в древней морской державе Карфагене (Картахене), ни в процветающем торговом порту Гулля, однако Чосер дает читателю понять, что какие-то места были известны Шкиперу лучше прочих. Он мог зайти в «любую речушку» на побережье у родного Дартмура на западе Англии, но на широких морских просторах от ганзейского порта Готланд в Балтийском море до Финистерре на атлантическом побережье Испании ему были известны только самые крупные гавани. Поэтому вполне вероятно, что такой шкипер, не полагаясь на собственную память, должен был бы иметь при себе какие-то руководства, позволявшие ориентироваться в малознакомых водах. В таких памятках содержались важные детали, взятые из рисованных карт, а карты, в свою очередь, дополнялись подробностями из записей путешественников. Памятки не предназначались для длительного использования – порты развивались и приходили в упадок, а прибрежные пески перемещались с места на место, но некоторые из них все же сохранились. Один такой путеводитель, созданный современником Александра Неккама, описывает все порты и препятствия, поджидающие моряка на пути из города Йорка в Восточное Средиземноморье, начиная от спуска по реке Уз, выхода в море через эстуарий Хамбер и далее, через пролив Гибралтар. Мы можем прочесть, например, что у Орфорда на восточном побережье Англии стоит «хороший город и хороший замок, но войти в порт трудно, потому что посредине находится песчаная отмель под названием Шинхилл». Автор – вероятно, йоркширский священник по имени Роджер из Ховедена, совершавший паломничество в Иерусалим, – подробно описывает множество гаваней, встретившихся на пути. У Рибадео на северном побережье Испании, вспоминает он, «хороший, глубокий порт и грунт, который надежно держит [якорь], но лучше двигаться по левой стороне». Чем дальше от дома, тем меньше подробностей. От Сицилии до Александрии, сообщает автор, восемь дней пути при попутном ветре. Но чтобы покрыть в десять раз меньшее расстояние по суше от Александрии до Каира, требуется целых пять дней. Пеший путь от Дамаска до Багдада – половина расстояния, пройденного по Средиземному морю, – занимает 26 дней. Очевидно, что средневековым купцам и паломникам было проще и быстрее путешествовать по воде, чем по суше, с этой точки зрения море скорее скоростная магистраль, чем преграда на пути[398].

Передавая накопленные знания следующим поколениям, моряки не забывали поведать им о приливах, поэтому такие памятки при планировании морских переходов оказывались полезнее карт. Важные подробности касательно приливов имеются на самой ранней из английских лоций, написанной в начале 1400-х годов, всего через несколько десятилетий после того, как Джон Вествик вышел в море. Готовясь пересечь Английский канал по маршруту из Кента в Кале, как это проделал Вествик, лучше прислушаться к неизвестному автору лоции, который сообщает, в какое время нужно отчаливать, каким курсом идти и, самое главное, как избежать коварных отмелей, которые моряки издавна называли «поглотителями кораблей»: