После шести часов допроса, когда у Бэли не осталось никаких сил, ее оставили лежать на холодном грязном полу. Всю ночь в комнату пытались зайти охранники. Она отпугивала их, начиная истошно кричать. В пять часов утра на нее надели наручники и под конвоем посадили в поезд. Прохожие бросали на нее жалостливые взгляды, но Бэля высоко держала голову.

Ее привезли в штаб-квартиру гестапо в Варшаве на аллее Шуха. «Шух», как называли этот главный нацистский офис, располагался в монументальном здании, где раньше находилось одно из польских министерств. Глядя на роскошные окрестности с простирающимися вдаль бульварами и престижные жилые дома в стиле ар-деко – в том числе первый в Польше жилой дом, оборудованный лифтом, – никто представить себе не мог, что в подвале здания с белыми колоннами устроены пыточные камеры. Арестованные ждали допроса в темных «трамвайных» камерах, где сиденья были действительно расположены, как в трамваях, тесно друг к другу, и развернуты в одну сторону. Радио громыхало музыкой, чтобы заглушить вой и крики, удары дубинками и битами. Бетонные стены были исцарапаны отчаянными надписями[455].

В крохотной комнатке, куда поместили Бэлю, на стене красовался лозунг на немецком: «Смотри только вперед, назад дороги нет». Три часа она слушала приглушенные крики и стоны. Потом ее повели на третий этаж. На этот раз допрос вел офицер с бегающими глазами; она снова врала напропалую.

– Если ты немедленно не скажешь, где взяла оружие, мы заставим тебя сказать.

Пинками в спину ее снова погнали в подвал, долго и жестоко избивали. Офицер-гестаповец заставил ее раздеться и лечь на дощатый настил посреди камеры, после чего взял дубинку и стал избивать, не пропуская ни одного места на ее теле. Он затыкал ей рот кляпом, пока она не потеряла сознание. Очнулась она вся в крови. Не в состоянии пошевелиться, с почерневшим распухшим телом, она пролежала три дня. Потом офицер вернулся, велел ей одеться, и ее повезли в Павяк, тюрьму для политических заключенных, располагавшуюся внутри гетто, прямо напротив улицы Дзельна. Специальная машина перевозила заключенных между двумя местами пыток по нескольку раз в день; находившиеся снаружи наблюдали за их проездом с ужасом.

Все знали, что Павяк – это ад, но Бэля была счастлива.

Она выяснила, что Лонка – там.

– Когда Лонку арестовали, она выбросила записку из окна тюрьмы[456], – объясняла Рене Ирена Адамович, пока они целеустремленно шли по варшавским улицам. – Товарищи нашли ее и таким образом узнали о местонахождении Лонки.

Несмотря на подстерегавшие на каждом углу опасности, Ирена и Реня вышли в город. Преданно связанная с женщинами – участницами Сопротивления, Ирена приняла Реню с распростертыми объятиями. Ирена была высокой, стройной, с тонкими чертами лица. Ее светлые волосы, испещренные сединой, были собраны в узел на затылке. На ней были длинная темная юбка, белая блузка и тяжелые ботинки[457]. По дороге Реня умоляла ее помочь ответить на те отчаянные вопросы, которые мучили их в Бендзине.

– Правда ли, что Цивью убили?

Ирена, уверенная и сдержанная, много лет занималась тем, что передавала адреса, поддерживала связи, организовывала молодежные акции по всему арийскому сектору Варшавы, но теперь наступили особо трудные времена. Уже несколько дней у нее не было никаких контактов с гетто. Однако, объяснила она, насколько ей известно, до Бендзина дошли ложные слухи.

– Цивья жива. В настоящее время она продолжает борьбу в гетто.

Реня выдохнула с облегчением и решила, что должна увидеть это собственными глазами.