— Нас надо с "моржихой" в один дивизион объединять. А что, третьим номером, вместо "Карла Либкнехта", который с сорок первого из ремонта выйти не может. Нет, к эскорту конвоев старые "новики" тоже, конечно, привлекают иногда. Но заведено — как "моржиху" в море, так мы в сопровождение.
— Скажешь тоже, третьим! — сказал старшина-зенитчик, смотря на низкий силуэт, стелющийся в волнах. — Первая она у нас. Единственный подводный линкор, круче любого "Тирпица", весь их флот скушала, и еще давай!
— Николаич, а чего тогда мы ее сопровождаем? — спросил юнга, над которым старшина взял шефство уже полгода назад. По боевому расписанию, подносчик патронов к 37-мм автомату, ну а пока авианалета нет, можно и поболтать. А старший товарищ, которому едва за тридцатник, кажется дедом уже, которому и по отчеству не зазорно.
— Порядок такой. Чтобы уж точно никаких трудностей. Хотя бы там, где мы можем достать. И думаю, с ее размерами у берега трудно — в океан выведем, а там уж, фрицы, своему богу молитесь.
— Николаич, а правда, что там все орденоносцы в экипаже? — спросил юнга. — О чем ты с ними толковал в клубе позавчера, если не секрет?
— Правда, — сказал старшина первой статьи. — Врать не буду, но все, кого я видел при параде, и званием не ниже меня, и наград минимум по две. А разговаривали мы, вот не поверишь, об истории. Я ж в Ленинградском университете учился, ты знаешь. После… не будем об этом. Только до сих пор понять не могу, отчего вдруг вытащили меня, и не в пехоту, а во флот, я же море раньше лишь с берега видел? А перед походом так вообще история была. Я в клуб забежал, книги в библиотеке поменять. А там подходят ко мне двое, первый аж кап-один, причем с самой "моржихи", видели ребята, как он с борта сходил; а второй вообще со звездами в петлицах, гэбэшный генерал, но он в стороне стоял, смотрел. И спрашивает меня кап-один: "Ты такой-то?" — и фамилию мою называет. Так точно, я! "Ну, так ты мне и нужен — ты ведь на историка учился? Вот, попали ко мне записи по этой части, мне заниматься недосуг, а тебе должно быть интересно. Возьми — если свидимся после, расскажешь, как на твой взгляд". И еще совет дал: "Как война кончится, демобилизуйся и учись. Историком будешь", — тут он на гэбэшного посмотрел, тот кивнул благожелательно. А тот, с "моржихи", меня еще "профессором" назвал, шутя. Вот и думай, что это было?
— А записи о чем? — спросил юнга.
— Тебе не интересно: о древней истории, — ответил старшина. — Что-то о тюркских народах степи, кто у Каспийского моря жил, тысячу лет назад. И применительно к ним теория Сталина про этногенез и пассионарность. А язык простой и понятный, ну будто я сам писал!
— Отчего же не интересно? — даже обиделся юнга. — Я про историю читать люблю. Ты же сам, Николаич, мне советовал. "Заговор против Ольги", "Выиграть время" и про Полтаву, про Шипку — как этот Сербов пишет, вот кино бы снять[36]! Дай после глянуть, любопытно же!
— Может, и дам, — сказал старшина, — только не потеряй и не порви: не книга, а листы, на машинке печатанные. Интересно все ж, кто писал? Но не скажет ведь тот капитан первого ранга, да еще и ГБ тут каким-то боком. А, ладно, до конца похода дожить еще надо, война ведь! Глянь, "моржиха" на погружение пошла!
— Интересно, против кого? — спросил юнга. — У немцев вроде флота на Севере уже не осталось. Снова лодки гонять?
— Адмиралам виднее, — отмахнулся старшина. — Раз пошла, значит, так надо. А куда и зачем, нам знать не положено. Может, союзникам помочь — что-то не везет им, лупят их фрицы, как нас в сорок первом. А вдруг и вовсе из Гавра в море скинут?
— Раньше мы в Берлине будем, — заявил юнга. — В кубрике говорят…
— Говорить много чего можно, — заявил старшина. — Главное, сломается немец или еще потрепыхается? "Пассионарных", как товарищ Сталин их назвал, там всех выбили, или еще остались? Если всех — то сливай воду: рассыпется Германия, как Пруссия перед Наполеоном. Но думаю, полгода, не больше, и кончится война. Может, к сентябрю уже — на гражданке будем и учиться сможем пойти. Или ты, Валька, в кадрах хочешь остаться?
— Не решил еще, — ответил Валентин Пикуль, пятнадцатилетний юнга Северного флота, пока еще не писатель, известный всему СССР и зарубежью. — Мне вообще-то в Ленинградское военно-морское училище предлагали. И на заводе здесь тоже интересно. Но и литература нравится очень — вот только разве на писателей где-нибудь учат[37]?
"Прощай, любимый город. Уходим завтра в море".
Эту песню в нашей реальности, кажется, в сорок пятом написали — а тут уже по радио поют. И мы уходим — причем, по иронии судьбы, туда, куда не дошли в 2012 году.
После похода к Шпицбергену, стояли в Полярном, ожидая приказа — в Северодвинск, на завод. И состояние корабля беспокойство внушает, при такой интенсивности, из похода в поход, и разговоры были, причем вполне серьезные, что нас собираются на Тихий океан перебросить, когда там против Японии начнется. Подо льдами через полюс, а вот дальше будет огромный гемор, Чукотское море и Берингов пролив, уж очень мелководные они, зато многолетние льды туда нагоняет, даже не торосы, а мини-айсберги, сидящие в воде очень глубоко, так что внизу до дна остается лодке только протиснуться, а уж всплыть в случае чего невозможно никак. В океане подо льдом легче, там и глубина есть, и свобода маневра. Потому командиры атомарин, ходившие этим путем, бывало, в мирное время получали боевые ордена, а то и Героя — и ходили, в подавляющем большинстве случаев, летом, когда льды отступают на север.
Так и нам ожидалось — плановый ремонт с техобслуживанием, и где-то в августе, если, конечно, здесь, на северном театре, ничего не произойдет, выход на восток. Причем база для нас предполагалась не во Владивостоке, а в Петропавловске-Камчатском. Поскольку свободный выход в океан — а японский флот пока что очень силен, не успели пока американцы его проредить. Однако же в наших планах там — и Корея (вся! нет никакого договора о какой-то там параллели), и Южный Сахалин, и Курилы, и даже, возможно, Хоккайдо.