Быть, пусть незаконным, сыном или дочерью лица, принадлежавшего к королевскому дому, было большой честью в представлении французской знати XV в. Сын того же Людовика Орлеанского, предполагаемого отца Жанны, будущий известный военачальник, граф Дюнуа, с гордостью подписывал свои письма — «рожденный вне брака сын герцога Орлеанского». Зачем же было Жанне скрывать свое знатное происхождение? А затем, отвечают сторонники новой версии, чтобы не ставить под сомнение супружескую верность «ее» матери и, следовательно, законность прав Карла VII на престол. Обвинения в незаконнорожденности и без того выдвигались против Карла англичанами и их союзниками — бургундцами, и их никак нельзя было подкреплять признанием подлинного происхождения Жанны. Видный сторонник новой версии Ж. Пем утверждал, что его единомышленник покойный историк Эдуард Шнейдер, поддерживавший дружеские связи с папами Пием XI и Пием XII, раскопал в 1935 г. в Ватиканском архиве протокол допроса Жанны специальной комиссией, образованной по приказу Карла VII и установившей королевское происхождение Девы. Выводы комиссии, сделанные в письменном виде, были сданы на хранение генеральному королевскому адвокату Жану Рабато, у которого временно проживала Жанна. Почему же Шнейдер не опубликовал своего открытия? Потому, что этого не пожелал Ватикан[39]. Тем не менее устно он сообщил об этом многим лицам, а Пему даже изложил все это в особом письме. Версия о королевском происхождении Жанны объясняет, по мнению Пема, почему ей так легко подчинялись строптивые командиры феодальных отрядов, почему такие вельможи, как граф Арманьяк, в письмах величали ее «благородной дамой», почему она носила цвета Орлеанского дома, почему она была грамотной и даже обучена военному делу. Интересно отметить, что, по мнению некоторых историков, при возведении Жанны в дворянство ей был присвоен королевский герб, но с добавочным геральдическим знаком, свидетельствующим о незаконном происхождении (имеются и другие попытки объяснения этого герба). «Орлеанская дева» — так могли называть Жанну не только за ее роль в снятии осады с Орлеана, но и за родственную связь с Орлеанским домом.

Когда же родилась Жанна? По традиционной версии, в 1412 г. Утверждение, что она старше на несколько лет, разумеется, нисколько еще не подрывает в принципе эту версию. Напротив, подтверждение этой даты опровергает гипотезу о том, что Жанна была дочерью Изабеллы Баварской. Но откуда взялась дата 1412 г.? Сама Жанна, прибыв в 1429 г. ко двору Карла Vn, говорила, что ей «три раза семь лет», следовательно, родилась она в 1407–1408 г. На первом допросе, 21 февраля 1431 г., проведенном в присутствии большого числа лиц, Жанна объявила, что ей «примерно 19 лет». На следующий день, 22 февраля, вопрос повторили, правда в другой форме. «Спрошенная далее о возрасте, когда покинула дом своего отца, — гласит протокол, — она заявила, что не может ответить, каков ее возраст».

Что же вероятнее — что Жанна назавтра забыла год своего рождения или что она не хотела сообщить настоящую дату? Обычно для объяснения подобных двусмысленных ответов ссылаются на то, что в средние века не велись записи рождения и никто среди простого народа не знал точно свой возраст. Этому доводу не следует придавать преувеличенного значения. Да, метрик не существовало, но приходские священники отмечали датьі крещения новорожденных. Кроме того, окружающие знали, во время какого, памятного чем-то — для семьи или села — события родился каждый житель, и это позволяло определять возраст с точностью до года. В этой связи можно отметить, что все земляки и друзья детства Жанны, которых допрашивали в качестве свидетелей на процессе реабилитации в 1456 г., были в состоянии точно указать, сколько им лет. Изабелла Жирарден сказала, что ей 51 год, Овьет — 45, Манжет — 43 года и т. д. Как же объяснить, что за четверть века до этого Жанна, несравненно более развитая и способная, чем ее землячки, могла определить свой возраст только приблизительно, а назавтра сообщить, что она его вообще не знает. Если же отбросить столь сомнительное заявление Жанны 21 февраля 1431 г., то целый ряд других данных позволяет определить, что она, вероятно, родилась в конце 1407 г.

Во-первых, на допросе 22 февраля 1431 г. Жанна сообщила, что, когда впервые услышала «голоса» святых, ей было «тринадцать лет или около того». А на допросе 27 февраля она утверждала, что впервые побывала в Воку-лере через семь лет после того, как святые взяли ее под свое покровительство. В Вокулер Жанна прибыла в мае 1428 г. Ей тогда, по ее собственному подсчету, было 20 лет (тринадцать и семь). Один из авторов, придерживавшихся традиционной версии, аббат Поль Гильом, в недоумении даже высказал предположение, будто здесь речь идет об ошибке переписчика. Но ведь так можно отвергнуть любое свидетельство источников, не укладывавшееся в заранее созданную схему. Между тем, если предполагать, что Жанна не хотела точно указывать свой возраст, а этими показаниями 22 и 27 февраля она невольно выдала себя, все находит приемлемое объяснение.

Во-вторых, обратимся к обвинительному акту, составленному 27 марта 1431 г., после первой серии допросов Жанны. В пункте 8 этого акта говорится, что Жанна отправилась в Нефшато, когда ей было около 20 лет. Между тем дату этой поездки можно датировать точно июлем 1428 г., иначе говоря, она родилась примерно в  1408 г. Кошон посылал своих людей в Домреми, чтобы собрать сведения о детских годах Жанны; отсюда и проистекала его осведомленность об ее возрасте. И снова это свидетельство обвинительного акта ставит в тупик сторонников традиционной версии. Один из них, С. Люс, считает, что речь опять-таки идет об ошибке писца — тот поставил латинскую цифру «X» вместо нужной цифры «V» (в результате получилось XX лет вместо XV). Однако в данном случае предположение о такой ошибке приводит к явному абсурду — получается, что Жанна родилась примерно в августе 1413 г. и что ей было всего 15 с половиной лет, когда она освободила Орлеан! Добавим, что придворный хронист герцога Бургундского Ангерран де Монтреле, видевший Жанну сразу после ее взятия в плен, сообщал, что ей «двадцать лет или около того». Здесь не может уже идти речь об ошибке писца, поскольку возраст обозначен не цифрой, а прописью.

Другие хронисты дают различные даты рождения Жанны. Персеваль де Каньи, историограф герцога Алан-сонского, в хронике, написанной между 1434 и 1437 гг. и передающей много весьма достоверных сведений о Жанне, отмечает, что она начала свою миссию, когда ей было «от восемнадцати до двадцати лет», однако через страницу можно прочесть, что Жанна была захвачена, когда ей было примерно двадцать восемь лет, а это полностью противоречит предшествующему свидетельству.

Другой пример такого же противоречия. Современник Жанны Филипп де Бергам пишет, что она прибыла ко двору, когда ей было шестнадцать лет, и двадцать четыре года, когда ее сожгли в Руане. На деле же между этими событиями прошло не восемь лет, а лишь два года с лишним. Если верить тому, что Жанне было 24 года, когда она была сожжена в Руане, это снова подводит нас к 1407 г. как дате ее рождения. Между прочим, Бергам сообщает, что заимствует свои сведения от Гильома Гюаша. Фамилию Гюаша, или Гокаша, некоторые историки считают искажением фамилии Рауля де Гокура, приближенного герцога Орлеанского и правителя Орлеана, сражавшегося вместе с Жанной при освобождении этого города. В дневнике парижского буржуа отмечается, что Жанна погибла примерно двадцати семи лет от роду. Все эти данные по крайней мере доказывают, что нельзя безапелляционно считать датой рождения Жанны 1412 год. Есть к тому же другие основания усомниться в этой дате. В 1428 г., когда Жанна жила в Нефшато, ей пришлось предстать перед трибуналом в Туле по обвинению в нарушении обещания выйти замуж за какого-то деревенского парня. Она поехала за 150 километров, как сама рассказывала, одна по очень небезопасным дорогам. Если считать, что ей было около 21 года, то это можно понять, но подобную поездку шестнадцатилетней девушки трудно представить. Кроме того, если ей было 16 лет, то она считалась бы по тогдашним законам Лотарингии несовершеннолетней и не могла бы сама защищать свои интересы в суде.

Обратимся теперь к показаниям подруг Жанны во время процесса 1456 г. Овьет, которой было тогда 45 лет (иначе говоря, она родилась в 1411 г.), заявила, что Жанна была старше ее на три или четыре года. Вряд ли Овьет могла ошибаться в возрасте подруги своего детства, ставшей народной героиней, и считать ее старше себя на несколько лет, если бы она была на год ее моложе. Это означало бы сделать ошибку в пять лет — очень большой разрыв в юные годы. Вряд ли здесь могла быть и ошибка писца, ведшего протокол.

В ряде других современных и более поздних свидетельств второй половины XV и первой половины XVI в. по-разному определялся возраст Жанны во время процесса в Руане — 22, 24 и даже 28 лет, но в любом случае относят дату ее рождения ранее 1412 г.

До сих пор речь шла преимущественно о двух процессах Жанны — руанском процессе и процессе реабилитации. Но им предшествовал еще один процесс, точнее, расследование, произведенное в Пуатье по приказу Карла VII, почти сразу после появления Жанны при дворе, видными сановниками церкви и советниками парламента. В Домреми были посланы монахи, чтобы выяснить обстоятельства, связанные с детством Жанны. Результаты следствия составили знаменитую «Книгу Пуатье», содержание которой не было обнародовано и которая не использовалась ни во время процесса в Руане, ни — что особенно примечательно — во время процесса реабилитации. На основании каких-то неизвестных нам мотивов первоначально скептически настроенная комиссия, проводившая следствие, пришла к выводу, что Жанна заслуживает доверия. По средневековым представлениям лишь девственницу господь мог избрать для осуществления своей воли и только ее не может сделать своим орудием дьявол. Поэтому Жанну подвергли обследованию уполномоченными на это матронами. Это были две королевы — Мария Анжуйская, королева Франции, и ее мать королева Иоланта Арагонская, которая оказывала большое влияние на слабовольного Карла VH и которую считают главным организатором плана превращения Жанны в избавительницу страны от англичан. Надо только представить сословные различия в средневековом обществе, чтобы понять — честь, которой удостоилась Жанна, не могла быть оказана простой пастушке.

Жанна неизменно называла себя не Жанной д’Арк, а Девой Жанной. При допросе 21 февраля 1431 г. она заявила, что там, где она родилась, ее звали Жаннетой, во Франции — Жанной, а своего прозвища или своей фамилии она не знает. Если речь шла действительно о фамилии, то это могло означать, что Орлеанская дева явно не желала называть себя Жанной д’Арк. Лишь через месяц с лишним, 24 марта, Жанна один раз заявила, что ее отцом являлся Жак д’Арк, а матерью — Изабелла Роме. Однако это был единственный день, когда допрос велся неофициально и Жанна не присягала давать правдивые показания. К тому же Жанна могла называть отцом и матерью своих приемных родителей. Фамилию Жанны не называли и на процессе реабилитации. Нет ли здесь «хорошо организованного заговора молчания»? Даже сторонники традиционной версии признают, что называть Орлеанскую деву Жанной д’Арк стали только со второй половины XVI в.[40]

Обращает на себя внимание и такой момент. Ко двору Карла не раз являлись лица, утверждавшие, будто они посланы провидением. Но только Жанна отправилась ко двору за счет королевской казны, ее сопровождал специальный вооруженный эскорт.

Существует рассказ, будто после прибытия ко двору Жанну пытались обмануть, выдав за короля другое лицо (графа де Клермона). Однако Жанна сразу же опознала стоявшего в толпе придворных Карла VII и обратилась прямо к нему. Как она могла узнать его, если ей заранее не описали внешность короля? Что могла сообщить королю Жанна при первом их свидании? Ответ на этот вопрос не дали ни современники, ни историки — сторонники традиционной версии вплоть до авторов новейших работ[41]. Жанна объявила королю, что именно она является незаконным ребенком их матери. Это и было государственным секретом, которого приказал не касаться великий инквизитор Франции Жан Бреал на процессе реабилитации.

Интересно отметить, что отец и мать Жанны д’Арк, видимо, не были приглашены на коронацию в Реймсе, которая стала возможной благодаря подвигам их дочери, хотя Жак д’Арк и Изабелла Роме предпринимали туда поездки по куда меньшим поводам. Оба они не установили связей с Жанной, когда она была ранена. Сохранились письма Жанны различным лицам — англичанам, герцогу Филиппу Бургундскому, графу Арманьяку, жителям Тура, Реймса, Турне и других городов, даже чешским гуситам — и ни одного к тем, кого считают ее родителями (неправдоподобно, чтобы они не сохранили писем своей знаменитой дочери, если бы их получили). После своего отъезда из Домреми Жанна как будто полностью порвала всякие связи с четой д’Арк. Правда, братья д’Арк ее сопровождали, но очевидно, что она не делилась с ними своими планами; не сохранилось ни одного слова, адресованного им. Братья д’Арк следовали за ней только как слуги.

Все поступки Жанны указывают на длительную подготовку к ее будущей миссии, на знание политической ситуации, обстановки при дворе Карла VII. «Голоса» святых — это указания тех лиц, которые вели эту подготовку. Граф Дюнуа, незаконный сын герцога Людовика Орлеанского, осажденный англичанами в Орлеане, заявил своим воинам 12 февраля 1429 г.: ему предсказали, что город будет спасен «Девой, явившейся с лотарингской границы». Между тем лишь 23 февраля Жанна отправилась к королевскому двору. Дюнуа мог сделать это предсказание только в том случае, если появление Орлеанской девы было заранее предусмотрено окружением Карла VII.

Обращает на себя внимание образованность Жанны. Она была знакома с обычаями двора, с политикой, обучена географии, военному делу, верховой езде. Будучи родом из Лотарингии, Жанна изъяснялась не на местном диалекте, без всякого акцента говорила по-французски. Французский же язык начал распространяться в Лотарингии только в XVII в., т. е. через двести лет после смерти Жанны. Она говорила по-французски настолько чисто, что, когда один из членов судившего ее трибунала, доминиканский монах из Лиможа, спросил, на каком языке вещали ей «голоса» (голоса святых Екатерины и Маргариты), Орлеанская дева могла ответить:

— На лучшем французском языке, чем ваш! (Жанна имела в виду вычурную манеру разговора, свойственную этому доминиканцу).

Неясным остается вопрос, знала ли Жанна грамоту, умела ли читать или тем более писать. В протоколах руанского процесса утверждается, что она была неграмотной. Но некоторые историки склонны понимать эти слова не буквально, а в том смысле, что Дева была лишена придворного воспитания. У нее спрашивали, как сообщали «голоса» свою волю — устно или письменно, т. е. задавали вопрос, предполагающий, что Дева умела читать. Она не ответила, попросив отсрочки на восемь дней. В другом ее ответе встречается выражение: «не написала и не приказала написать». Сохранились оригиналы пяти писем, причем три из них (к жителям Реймса и Риома) подписаны ею. Исправления, внесенные в текст двух из этих последних писем, могут навести на мысль, что они были сделаны Жанной. Можно привести и другие подобные свидетельства источников, как будто подтверждающие, что Жанна могла читать и писать[42]. Впрочем, это мало что решает. Тогда не знали грамоты и видные представители дворянской знати.

Орлеанская дева — имя, под которым Жанна вошла в историю, — считается народным прозвищем. Но вряд ли это так. Современнику Жанны и придворному Карла VII архиепископу Эмбрюнскому Жаку Желю принадлежит сочинение под названием «Орлеанская дева». Это сочинение было написано до того, как Жанна отправилась на освобождение Орлеана (или по крайней мере до 17 мая 1429 г., а Орлеан был освобожден только 8 мая, и известие об этом не могло еще дойти до монсеньора Желю). Следовательно, было бы более понятным, если бы опус архиепископа был озаглавлен примерно так: «Дева из Домреми»; А действительное название «Орлеанская дева» точнее было бы перевести как «Мадемуазель д’Орлеан», т. е. принадлежащая к Орлеанскому дому. Поскольку творение прелата было предназначено только для короля, в нем можно было не скрывать государственной тайны. Между прочим, прежнее отрицательное отношение Желю к Жанне сменилось положительным. Это явилось результатом свидания в конце марта или начале апреля архиепископа с кардиналом Фуа, возвращавшимся из Рима, который говорил с ним о Жанне. Фуа в Риме виделся с папой Мартином V. Становится вероятным, что папа уже знал что-то о Жанне, хотя пастушка из Домреми еще ничем не проявила себя.

Примечательны высокомерная фамильярность, покровительственный тон, который был усвоен Жанной в отношении самых знатных вельмож — Дюнуа, герцога Алансонского, графа Арманьяка.