Затем Никитченко заверил Вышинского, что Волчков подготовил план. В ходе неформального обмена мнениями между судьями Волчков умело кинул фразу, что первоначально обвинители предложили дать тридцать дней на ознакомление, потому что полный текст Обвинительного заключения – «объемистый документ», а на изучение обвинений против одного человека потребуется меньше времени. Никитченко сообщил, что американским и французским судьям «эти соображения… понравились». Затем Волчков договорился с Покровским, что тот внесет в Комитет главных обвинителей предложение изменить регламент, дав обвиняемому две недели на ознакомление с Обвинительным заключением до открытия процесса, и тем самым передвинуть дату открытия на 2 декабря. Затем Покровский мог бы совместно с сотрудниками Джексона заняться составлением Обвинительного заключения против Альфрида Круппа[435].
Часы шли, и 16 ноября Вышинский созвал в Москве очередное заседание КРПОМ. Он поделился своими сомнениями: вряд ли советская сторона успеет подготовиться даже к 2 декабря. Вышинский доложил, что у Руденко все еще нет плана действий на суде и советским обвинителям позарез необходимы еще несколько недель на изучение материалов и подготовку выступлений. Затем он поделился последними новостями от Никитченко о Круппах и отметил, что исход дела пока не решен. Затем взял слово Богдан Кобулов, заместитель наркома госбезопасности, он озвучил тревожные сообщения разведки из Нюрнберга: Геринг, Вильгельм Кейтель, Альфред Йодль и другие подсудимые пользуются досудебными допросами, чтобы выдвигать обвинения против СССР. Редер даже сказал под запись британским следователям, что у русских давал показания под угрозой пыток. Вышинский согласился, что это возмутительно. Он выразил надежду, что отсрочка позволит Комиссии командировать одного из своих членов в Нюрнберг наблюдателем[436].
Вышинский надеялся на отсрочку, но продолжал готовиться к открытию процесса в срок. В середине того же дня он поручил Главному штабу Красной армии отправить в Нюрнберг еще больше шифровальщиков и раций. Он также попросил Чрезвычайную государственную комиссию командировать в Нюрнберг одного-двух специалистов, чтобы те помогали советским обвинителям в работе с доказательными материалами[437]. Около 8 вечера Вышинский получил сообщение Семёнова, что Покровский добился своего: Комитет главных обвинителей проголосовал тремя голосами против одного за то, чтобы ходатайствовать перед Трибуналом о предании суду Альфрида Круппа и об изменении регламента согласно предложению Покровского (Шоукросс голосовал против). Теперь судьи рассматривали ходатайство на закрытом совещании. Семёнов также сообщил, что прибыли американские, британские и французские солдаты почетного караула, и просил, чтобы Советская военная администрация в Германии (СВАГ) также прислала из Берлина около двадцати пяти солдат. (Советские власти, очевидно, не планировали этого заранее.) Семёнов подчеркивал, что это необходимо сделать до 19 ноября, «чтобы не дать возможность спекулировать на стремлении представителей СССР затянуть начало судебного процесса»[438].
Через два часа стратегия отсрочек рухнула. Покровский сообщил Руденко плохую новость: западные судьи отвергли ходатайство обвинителей о включении Альфрида Круппа в список подсудимых. Они решили оставить в Обвинительном заключении имя Густава Круппа на случай, если он выздоровеет до начала процессов. Итак, МВТ откроется в назначенный срок – 20 ноября. Покровский добавил, что все еще есть слабая надежда на отсрочку. Судьи назначили психиатрическое освидетельствование Штрайхера, и Джексон доверительно сказал Покровскому, что американский врач приедет не раньше 19 ноября. Трибунал также должен рассмотреть вопрос о предании суду Мартина Бормана, личного секретаря Гитлера, in absentia, а это дает еще один шанс на отсрочку[439]. (На самом деле Борман погиб в Берлине 2 мая, но это подтвердилось только через двадцать семь лет.)
Покровский отметил, что Никитченко тем вечером наконец прибыл в Нюрнберг, и спросил Руденко, когда тот собирается приехать. Затем Покровский буднично добавил, что в ответ на такие же вопросы западных обвинителей он распустил слух, будто Руденко заболел с симптомами малярии. Он просил Руденко сообщить, позволит ли ему здоровье приехать в Нюрнберг 20 ноября, или же «врачи» потребуют от него пробыть в Москве еще несколько дней до полного выздоровления[440].
Покровский весьма умно выбрал малярию в качестве воображаемой болезни Руденко. Условия военного времени привели к распространению этого заболевания в Украине и в других частях СССР. Малярия развивается в человеческом организме месяцами и атакует циклами перемежающихся приступов и ремиссий; благодаря своей непредсказуемости она могла служить прикрытием для советской стороны[441]. Гамбит Покровского вдохновил последнюю советскую попытку отсрочить открытие МВТ. Перед самой полночью с 15 на 16 ноября Вышинский поручил Покровскому подать в Трибунал записку с объяснением, что советский главный обвинитель болен и ему требуется две недели для поправки. Если пойдут разговоры о том, чтобы начать до возвращения Руденко, Покровский должен будет заявить, что он недостаточно знаком с делом и потому не сможет заместить Руденко и что Руденко категорически против того, чтобы слушание началось без него. Покровский должен был безотлагательно выполнить это поручение и доложить о результатах в Москву[442]. «Малярия» Руденко начала обретать реальность.
Утром 17 ноября Покровский сообщил западным обвинителям, что был прав в своих догадках о болезни Руденко. Он заверил их, что состояние здоровья Руденко не настолько серьезно, чтобы ставить вопрос о его замене другим советским обвинителем. Покровский напомнил коллегам, что согласно Уставу МВТ лишь главный обвинитель может исполнять некоторые обязанности, и попросил их совместно проинформировать судей, что «непредвиденные обстоятельства» не позволят процессу начаться 20 ноября. Он подчеркнул, что советское правительство ранее не утвердило никакой замены Руденко: никто из его помощников не имел полномочий представлять на суде советское обвинение[443].
Малярия Руденко стала в Нюрнберге предметом пересудов. Тем утром Трибунал провел свое третье публичное слушание, теперь перед небольшой группой корреспондентов. Максуэлл-Файф и Покровский выступили за то, чтобы судить Бормана in absentia. Судьи согласились[444]. В середине дня Трибунал ушел на закрытое совещание, и Никитченко вновь безуспешно попытался поднять вопрос об Альфриде Круппе. Он изложил несколько оснований для отсрочки процесса: четыре страны-обвинителя еще не согласовали своих вступительных речей; психиатрическая комиссия еще не вынесла заключения о Гессе; адвокат Бормана еще не назначен, и ему потребуется время на подготовку; Руденко нужно время на выздоровление. Чуть не в последний момент он успел добавить, что отсрочка даст время на подготовку адвокату Альфрида Круппа. Западные судьи были непоколебимы. Процесс должен был начаться через три дня[445].
Незадолго до полуночи с 16 на 17 ноября Никитченко сообщил Вышинскому, что утром Трибунал официально рассмотрит ходатайство Покровского об отсрочке. Никитченко ожидал отказа и предположил: возможно, ему придется объявить, что в отсутствие Руденко советская сторона не сможет участвовать в открытии процессов 20 ноября. Вышинский немедленно ответил, что Никитченко не следует такого говорить. Он должен быстро сообщить в Москву решение Трибунала и ждать дальнейших указаний[446].
Пока Никитченко интриговал, добиваясь отсрочки, в Москву поступали новые дурные известия о ситуации в Нюрнберге. Они исходили от Секретного отдела ТАСС – подразделения новостного агентства, занимавшегося разведкой для партии. 12 ноября советские руководители командировали в Нюрнберг для проверки готовности советской делегации юриста Аркадия Полторака, фотографа Халдея и еще несколько корреспондентов ТАСС. Эти корреспонденты подготовили отчет, который затем Секретный отдел ТАСС переслал Сталину, «четверке Политбюро», Вышинскому и другим руководителям[447].
Из этого отчета советские руководители впервые узнали, что реально происходит на месте событий в Нюрнберге. Корреспонденты ТАСС сообщали, что американские власти в Нюрнберге приняли их «любезно, однако сдержанно»; их обеспечили продовольствием и жильем, но предостерегли, чтобы не ходили по городу без сопровождения. Судя по увиденному, почти все было готово к открытию МВТ. Дворец юстиции отремонтировали, и там уже работали 450 человек американского персонала. Пресс-лагерь разместили на окраине города в замке Фаберов; там же располагалось и небольшое здание для советских корреспондентов. Американские власти изумлялись тому, что Москва не занимается организационной и снабженческой подготовкой к процессу. Из стран-обвинителей только СССР ничем не снабжал пресс-лагерь, и потому в его читальне нельзя было найти газет и журналов на русском языке. Аналогично, в библиотеке, устроенной во Дворце юстиции, не было книг по советскому праву[448].
Насколько корреспонденты ТАСС смогли познакомиться с доказательными материалами, те в равной степени впечатлили и встревожили их. Американцы захватили три немецких архива (Министерства иностранных дел, Верховного командования армии и Рейхсминистерства оккупированных восточных территорий). Их содержимое было распределено по разделам Обвинительного заключения. Среди этих материалов были документы с подробным изложением подготовки Германии к вторжению в СССР и меморандумы, уличающие Германию, Финляндию и Румынию в тайном сговоре для этого нападения. Были и документы, доказывающие, что нацистские вожди отдавали прямые приказы убивать советских мирных жителей и что немецкие солдаты под предлогом «войны с русскими партизанами» расстреливали всех, кого хотели. Эти и другие документы в ходе процесса потрясут мировое общественное мнение. Но большинство документов на немецком языке, советские обвинители плохо в них разбираются, и это повод для озабоченности[449].
Корреспонденты ТАСС также сообщили тревожные сведения о допросах подсудимых и свидетелей в нюрнбергской тюрьме – иллюстрация того, насколько выиграли американцы от решения проводить процесс в американской зоне оккупации. Еще до прибытия советских обвинителей в Нюрнберг британцы и французы согласились поручить все допросы американским следователям; другие делегации должны были подавать свои вопросы в письменном виде через американских обвинителей. После долгих переговоров советским следователям было разрешено проводить собственные допросы, но только в присутствии американского наблюдателя с его стенографистом.
Тем временем сами американцы допросили всех подсудимых и около 200 свидетелей, в том числе несколько фельдмаршалов и генералов. Корреспонденты отметили, что этим допросам не хватало жесткости; большинство подсудимых полностью отрицали вину или настаивали, что были вынуждены исполнять приказы Гитлера. Допросчики не пытались опровергнуть эти заявления подсудимых. По словам корреспондентов ТАСС, некоторые подсудимые и свидетели даже заверяли на этих допросах, что война Германии против СССР была «превентивной» (то же сообщал и Кобулов). Свидетели генерал Вальтер Варлимонт и фельдмаршал Вальтер фон Браухич, два заключенных военачальника высшего ранга, заняли эту позицию и утверждали, что видели доказательства существования советских планов нападения на Германию. Корреспонденты добавляли, что, судя по протоколам допросов, американские и британские следователи «охотно и беспрепятственно» допускали «многословные выступления» на эту тему[450].
За эту неделю в Нюрнберге корреспонденты ТАСС убедились, что защита попытается использовать суд для организации антисоветской пропагандистской кампании. Они также предсказывали, что обвиняемые и их защитники попытаются оправдать немецкие зверства против советских военнопленных и мирных жителей, утверждая, что с немцами в советском плену обращались не лучше. Непонятно было, как американцы и британцы отреагируют на такие попытки. Корреспонденты особенно опасались британцев и предполагали, что те не хотят привлекать к суду промышленников вроде Альфрида Круппа из-за экономической заинтересованности в крупных предприятиях Германии[451]. Словом, доклад ТАСС укрепил Москву в ее страхе перед неготовностью советской делегации – и перед двойной угрозой со стороны защиты и англо-американского альянса. Отсрочка процессов стала еще желаннее.
Пока доклад ТАСС ходил по рукам в Москве, западные обвинители советовались со своими правительствами по поводу болезни главного советского обвинителя. Они были вполне уверены, что Покровский лжет или что, по словам одного британского чиновника, малярия Руденко – «дипломатическая болезнь»[452]. Но все равно надо было как-то реагировать.
18 ноября британские, французские и американские почетные караулы в полной униформе упражнялись перед Дворцом юстиции. За этим представлением наблюдали съехавшиеся со всего мира журналисты и фотографы и гадали, начнутся ли процессы в назначенный срок[453]. Внутри Дворца юстиции тоже кипела суета. Группа французских, британских и советских психиатров, не дождавшись американских коллег, освидетельствовала Штрайхера. Они сочли его психически здоровым (хотя и страдавшим, по их словам, «невротической одержимостью» евреями), и Трибунал утвердил заключение врачей. Трибунал также поручил Ниву найти защитника Борману[454].
Тем утром Покровский сообщил Руденко, что на его ходатайство об отсрочке поступили ответы французского и британского обвинителей, но не американского. Дюбост сказал, что хочет поддержать советскую позицию, но не будет выражать поддержку в письменной форме. Британцы и слышать не хотели об отсрочке. Они заверили Покровского, что Руденко не будет нужен в Нюрнберге еще почти месяц: вступительные речи Джексона, Шоукросса и Франсуа де Ментона займут в совокупности три-четыре недели. Покровский спросил Руденко, объявить ли ему, что советская делегация не сможет участвовать в открытии Нюрнбергского процесса в случае, если отсрочку не дадут. Он попросил ответить побыстрее, отметив, что планирует созвать совещание Комитета главных обвинителей на следующее утро[455].
Опять вмешался Вышинский. Он указал Покровскому «никаких заявлений до того, как будет нам сообщено решение Трибунала, не делать». Вышинский также поручил ему точно установить, сколько времени собираются потратить главные обвинители на свои вступительные речи. Казалось нелепым, что речи американцев, британцев и французов затянутся на три-четыре недели. Ранее говорилось, что каждая займет пару часов. Может, Покровский чего-то не понял? Каждая вступительная речь действительно продлится несколько дней?[456]
Тем вечером Покровский сообщил Вышинскому больше информации. Да, вначале Комитет главных обвинителей решил, что вступительная речь каждого главного обвинителя займет два-три часа. Но дня четыре назад обвинители сочли, что времени потребуется гораздо больше. Покровский заявил, что уже известил Руденко о новом графике, который будет таков: сначала Джексон расскажет об «общем плане заговора», что займет два-три дня. Затем его помощники представят документы, на которые он ссылался. Следом Шоукросс выступит с речью о преступлениях против мира, которая займет целый день; затем британцы представят свои документы. Французы выступят третьими. Руденко будет последним, через три-четыре недели[457].