Стыд за свое — ведь тоже стукачом стал, засвечивал, доносил, и кто-то тоже клянет и жаждет Димкиной смерти, — ожег мужика.

«Прощай ближнему своему грехи его и вину его, и тебе простится, — вспомнились вдруг слова бабки Дуни. — А ведь и сам виноват немало», — укорил себя Шилов и словно гору с души снял, вздохнул легко.

— Прощаю тебя, — сказал Кешке.

Тот, просветлев лицом, слабо улыбнулся.

До ночи помогал Шилов санитару кормить Кешку, отмывать его на широком клеенчатом топчане. Потом переодели его в сухое, чистое белье, перенесли в постель. Снова кормили.

Врач, сделав укол Кешке, пожелал выздоровления. И на вопрос фартовых, что с новичком, ответил уверенно:

— У него сердце сдало. Для вас это не представляет опасности. Сердца не имеете и не заразитесь.

— А при чем температура?

— На этапе простыл. Осложненье получил. Но не безнадежен! — улыбнулся врач.

— Доктор, помогите ему. Земляк мой. У него ребенок родился. А этот, гад, даже не видел его. А как пацану без отца? Подымите! Не то что я трехну его родне?

— Так вы земляки? Ну, что ж, считайте, что я приложу все силы, — вышел врач из больнички.

А Димка через каждые два часа измерял температуру у Кешки, заставлял его глотать таблетки, запивать их сладким чаем.

— Хавай, падла, «колеса», чтоб ты ими до самой деревни срал! Вздумал сдохнуть, хорек, уйти от моей трамбовки! Да я покуда харю тебе не размажу, сам сдохнуть не смогу! Потому, курва, живей дыбай, на катушках чтоб держался надежно. Ты мой кулак знаешь. Нынешнего тебя метелить совесть не дозволит, а подправишься — разделаю, как маму родную. И прощу…

Кешка временами не слышал слов Шилова. Терял сознание. А Димке казалось, что полудурок умер, и Шилов снова гнал санитара за врачом.

Тот под утро не выдержал:

— При таком истощении потеря сознания вполне закономерна. Учтите жестокую простуду, астму, сердечную недостаточность. Все суммируйте и придете к выводу, что ваш земляк еще неплохо держится. Минует кризис, и пойдет на поправку…

Димке хотелось спать. Время шло к рассвету. Шилов прилег на койку. Все фартовые давно спали. И вдруг услышал:

— Дмитрий, поди сюда…

Шилов подошел к Кешке, тот лежал с широко открытыми глазами.

— Прошу, не говори моим ничего. Чтоб, не стыдясь, меня поминали, не воротили бы от имени и дите не краснело за меня. Ты — мужик. Меня понять должен…