Кешка пренебрежительно взглянул на него сверху и смачно сплюнул сквозь зубы прямо в перекошенную физиономию «шестерки». Толпа «мужиков» удивленно охнула и машинально отступила от него. Никто из них не имел права поступить столь дерзко по отношению к прислуге самого Барсука. Да и для Кешки Монахова, знаменитого лишь тем, что Соленый взял его с собой в побег, этот жест был, мягко говоря, неожиданным.

Барсук метнул взглядом молнию в Монаха, но вдруг успокоился и негромко произнес:

– Борзой, говоришь?

Для большего эффекта Кешка несильно пнул сапогом Чифиря.

– А ну поди сюда, гаврик! – Теперь пришло время удивиться и Барсуку.

Монах, с трудом унимая дрожь в коленях, приблизился к койке, на которой, словно на царском троне, продолжал сидеть пахан.

– Ты за что ж его? – кивнул он в сторону не разогнувшегося еще Чифиря.

– Шакал! – изобразив на лице злобу, взглянул на Чифиря Кешка.

– Ну-ну, – задумчиво проговорил Барсук. – Видать, рывок с Соленым тебя жизни научил?

– Есть немного, – тихо, но, насколько мог, твердо ответил Монах.

– А я-то думаю, чего за тебя Лелик наш мазу держит? Ты, оказывается, не тот, за кого себя выдаешь. А ну опусти шакала!

Для того, чтобы зека Из любого сословия понизили в касте до уровня «петухов» – опустили, достаточно было… Как бы это поделикатнее выразиться? В общем, провести мужским половым органом по губам кандидата в «петухи». И вовсе не обязательно совершать с ним половой акт.

– Барсук! – перепутанный вусмерть Чифирь выдрал изо рта носки и на карачках кинулся к пахану. – Прости, Барсук! Родимый! Не губи!

У Чифиря началась истерика. Он знал, что его ждет в случае опущения. Но Барсук был непреклонен. Он как бы и не замечал ползающего у него в ногах урку. Решение было принято. Отменить его означало проявить мягкотелость в глазах всего барака. Законы лагеря жесткие. Один раз слабину дашь – пиши пропало. Не будет к тебе уважения.

– Ну, Монах, чего ждешь? На измены сел?[29]

Кешка набрал в легкие воздух и шумно выдохнул. В бараке воцарилась мертвая тишина. Монах сделал шаг в сторону заливающегося слезами и облизывающего ноги пахану Чифиря.

Подойдя вплотную, Кешка на миг замер. Колыхнулась в нем какая-то жалость к Чифирю. Но лишь на секунду. Теперь судьба Монаха зависела от того, как он себя поведет. Будущее «шестерки» не волновало никого. Заключенные, загнанные за колючую проволоку и насильно сбитые в стаю, оставались по-прежнему волками-одиночками. И каждого из них беспокоило лишь состояние собственной шкуры.

Набравшись духу и косясь незаметно то на Барсука, то на обступившую его толпу, Монах принялся расстегивать ширинку.

Пахан по-прежнему лишь ухмылялся, светя фиксой и сидя на койке. Только теперь влез на матрац с ногами, заранее предвкушая удовольствие. Он то и дело потирал ладони и причмокивал, хищно скалясь.

Толпа зеков боялась дышать. Каждый из них по той или иной причине мог оказаться сейчас на месте несчастного Чифиря. Об этом жутко было подумать.