13. СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

На Севере капитана сейнера «Вайгач» знают все рыбаки от мыса Нордкап до Святого Носа. Старики поминают его не без зависти: «Вергун с фартом[13] из одной кружки брагу хлебал! Молодые нынче в фарт не верят: «Удача с неудачей — родные сестры!» — говорят, а «Вайгач» без улова с моря никогда не приходит, стало быть, Михайло Григорьевич Вергун своему делу мастер!»

И верно: мастер! В прошлый рейс «Вайгач» ловил сельдь по мурманскому мелководью, на этот раз пошел к банке Северной. Всего трое суток и промышляли: тары не хватило. Развернулся сейнер — и в порт. Погода свежая, снежные заряды один другого хлеще, а команда песни поет — улов взяла богатый! Сельдь крупная, больше двадцати пяти сантиметров!

Развесили на просушку дрифтерный порядок. Последнюю сеть ролем подтянули, перекинули через стрелу, даже сельдь из нее не всю вытрясли.

Прохор Степанович ходит по палубе довольный, животик вперед выпятил, руки потирает и хвалится каждому:

— Вот что значит сеть можжевельничком покурить! Ай да я! Ай да Прохор Щелкунов!

Тимка вылез из машинного отделения, глядит на помощника и посмеивается, свистеть ему Щелкунов запретил — примета, говорит, плохая.

В рубке тихо. С циркулем в руке Вергун привалился к штурманскому столику. Перед ним открытая лоция, карта района, а мыслями он далеко…

«Домой идем. Трюм полон рыбы, — думает он. — Небось в порту об этом известно каждому: радист разболтал по эфиру. Чего доброго, директор MPC сейнер встретит с оркестром. К Щелкунову на пирс «кубышка» его прикатится. Валя-хохотушка прибежит к Плицыну, к Тиме и то продавщица из рыбкоопа придет. Всех будут встречать родные да близкие. Только ко мне никто не придет. Конечно, — Вергун посмотрел на свое отражение в стекле эхолота, — лицом и ростом ты, Михайло, не вышел. До сей поры ходит Глаша на старое домовище. Думал, что было — того нынче нет: давно прошло и быльем поросло… А на поверку выходит, прошлое крепко в ее душу въелось. Конечно, ревновать к прошлому — палый лист ворошить…»

Но как Вергун не старался забыть прошлое, оно упрямо о себе напоминало. Случилось это зимой, месяца три назад… Экспедиционное судно Полярного научно-исследовательского института сообщило о скоплении трески на банке Копытова. Только «Вайгач» вышел из бухты — радиограмма: «Ожидается шторм десять баллов». Воротился «Вайгач» в порт. Идет Вергун по мосткам к дому, видит, спускается по лесенке Глаша. Принарядилась, словно на Первомай. На лице улыбка, какой его не дарила. Идет, на море смотрит — моря не видит. Что-то Вергуна в сердце ударило, остановился, переждал, пока Глафира на мостик спустится, и пошел за ней. Она идет, как всегда, — голова гордо запрокинута, ни на кого не смотрит. Поднялась по лестнице в поселок, прошла уличный ряд, вышла в падь, где кондаковское домовище стоит, замок открыла, вошла. Долго он ждал Глафиру, слышал, пела она что-то грустное, протяжное — слов не разобрать. Потом половичок стряхнула, у порога положила, замок заперла, ключ сунула под половик и прошла мимо. Вергун заглянул в окно — все чисто прибрано, над кроватью кондаковская берданка висит, на столе скатерть… И стыдно, что подглядывал, а совладать с собой не смог.

«Ко всем придут жены, а ко мне… — : думал он. — Да и какая она мне жена? Кондакова! Сколько раз в поселковый Совет звал — пойдем, Глаша, распишемся. «Нет, — говорит. — Я по мертвому памятник живой, а с тобой мне хорошо, спокойно. Так и будем жить». Так и живем», — вздохнул Вергун.

Судно кренится, крепче ветер, выше волна, а Щелкунов все куражится. Ноги у него тонкие, слабые; его то о надстройку, то о лебедку, то еще обо что шваркнет, а он хоть бы что — никого не замечает. Мусолит во рту химический карандаш, на газетном клочке цифры выводит, подсчитывает. Подбил Щелкунов итог и еще больше заважничал, полез в ходовую рубку.

— Слышь-ка, Михайло Григорьевич, у меня выходит, тонн двести, а то и больше мы взяли! Если на денежки перевести — не меньше как полмиллиона потянет! Вот фарт так фарт!

Как Вергун ни привык к рыбному духу, однако и ему было муторно: уж очень от Щелкунова селедкой разило и спиртом. Михаил

Григорьевич только отворачивался да, когда швыряло на него Щелкунова, легонько отпихивал помощника от себя и счищал прилипшие рыбьи чешуйки, которыми тот был густо разукрашен.