— Конечно! Тогда, может быть, вспомнишь, где ты был в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое апреля? — наращивал тон Токарев. — В день убийства бывшего депутата Безроднова и его семьи. Где?

— Дома.

— Что делал? — в голосе появилось ирония. — Кто может подтвердить? А? Ты первый раз, что ли? Ты же мент, должен понимать! Кухарчук, ты замешан в убийстве! Нет у тебя алиби, а если и есть, я его разрушу. Вы убили бывшего депутата, изнасиловали и убили его жену, застрелили двух маленьких девочек. Надеешься отбрехаться? Ты мучиться будешь, страдать. Я тебе обеспечу искупление грехов, обещаю!

Токарев повернул к участковому монитор, стал показывать страшные фото с места преступления, одновременно выкрикивая в ухо участкового обвинения.

— Смотри, родной. Тебе уже ничего не поможет. Тебя опознали работники охраны дома, на месте преступления нашли твои следы. Смотри, тварь! Смотри! — орал Токарев. — Твоих рук дело. Как они нашли тебя, чем купили? Деньгами? Запугали? Говори!

— Это не я, вы ничего не докажете, — трясся участковый — Нет там никаких следов и быть не может. Я дома был, жена может подтвердить, спал, готовился на службу.

— Послушайте, Кухарчук, — напирал Токарев. — Как только ваш друг Семигин оклемается и заговорит, вам уже будет не нужно что-то вспоминать. Он всё свалит на тебя: и убийство, и изнасилование, и ограбление. А он свалит! При нем, как и при тебе, найдены вещи из квартиры Безроднова. Ты пойдешь как исполнитель и организатор, он — как соучастник. Ты убивал и насиловал, так он скажет, а ты молчи, жди.

— Меня там не было! — со слезами закричал Семигин. — Я никого не убивал.

— Ты был там. Был! Тебя видел сосед в глазок и опознал по фотографии, — напропалую врал Токарев. — Устроим очную ставку — и всё, ты труп! Мало? Охрана тебя опознала, именно тебя, потому что ты с проверками туда приходишь по службе. Семигина же они не опознали. Еще? На месте преступления найдены волосы, некоторые из них принадлежат, видимо, тебе или Семигину. Мы сделаем генетическую экспертизу, и она покажет, что ты там был. Одного волоска достаточно. Подумай! Охранники, сосед, волосы. Улик для суда более чем достаточно. Смотри сюда, зачем вы убили детей? Зачем насиловали? Кто, кто все сделал? Если ты, сволочь, не успеешь признаться и свалить на другого, тебя приговорят к пожизненному сроку, будешь вечность жить по пояс в собственном дерьме и им питаться! А твой дружок через два года по УДО выйдет. С его-то возможностями! Умные должны жить. Или наоборот? Тебе решать. Ты надоел мне до смерти, не хочешь говорить — не говори, но я тебе все объяснил. Потом не плачь, поздно уже будет.

Пораженный Зайцев сидел в глубине кабинета и, уставившись на Токарева, листал какое-то дело, не глядя в него.

— Вася, сходи узнай, Семигин в состоянии говорить? Этот тупой совсем, не понимает ничего, пусть и идет за главного.

— Стойте, подождите! — закричал как безумный Кухарчук. — Вася, не ходи! Я дам показания! Не убивал я и не насиловал, — он вдруг зашептал. — Я говорил ему — не надо, а он: «Молчи, убью». Это такой человек, вы себе не представляете, он убийца, садист, у него связи везде. И в Москве, и тут среди бандитов. Товарищ Токарев, он запугал меня, я не хотел.

Кухарчук рыдал, дергая плечами и размазывая кровавые сопли и слезы скованными руками.

— Я говорил ему, просил, а он…

— Не части! Решил дать показания — бери бумагу, ручку и пиши. Учить тебя, что ли? Чем четче напишешь, тем лучше тебе будет. Как бывшему коллеге, тебе первому разрешаю признаться. Думай! Если решил писать — пиши подробно, с деталями. Не хочешь — убирайся в камеру, охотник все свалить на другого у нас есть. Ты понял меня?

— Да, да, я понял. Я же не хотел, я не из-за денег!

— Волков причастен?

— Волков? А, этот. Нет, зачем?

— Об этом тоже пиши.

— Я напишу, я знаю как.