Друзья называли ее экзотичной, но Орла не понимала, почему ее своеобразная внешность так привлекает людей. Создавалось впечатление, будто она буквально возвышается над мужем, хотя на самом деле Орла была всего на дюйм[5] выше Шоу. Но все в ней казалось длинным, преувеличенным. Даже черты лица.
Одни ее не самые тактичные друзья вечно предлагали новым знакомым угадать этническую принадлежность Орлы. Ее называли гречанкой, персиянкой, итальянкой, израильтянкой, перуанкой и даже сирийкой. А когда они сдавались, Орла говорила, что она просто рядовая американка. Но это никогда не удовлетворяло любопытство. Поэтому она рассказывала им о своей матери венесуэло-ирландского происхождения и отце с филиппино-французско-американскими корнями. Следом они спрашивали: «На скольких языках ты говоришь?» – только ради того, чтобы разочароваться в ее ответе. Рядовая американка с экзотической внешностью, говорящая только на английском, не соответствовала представлениям людей о том, кем, по их мнению, она должна быть.
Орла жила с этой двойственностью, с полувосхищенными – полуснисходительными реалиями. Не совсем светская. Не совсем звезда балета. Не совсем красивая в любом традиционном смысле. Другие женщины завидовали ее стройности, но Орле очень хотелось чуть более округлую фигуру и пышную грудь. Она никогда не любила свое тело больше, чем во время беременности. И пока все восхищались тем, как быстро она вернулась к своему телосложению до беременности, Орла скучала по божественным формам, которые недолго имела.
Физическое влечение Шоу к ней всегда было сильным, но она использовала это: например, мотивировала его двигаться вперед к своим трудным, а иногда и едва уловимым творческим целям. Ему нравилось быть отцом и заниматься домом, но с тех пор, как он пришел к масляной живописи, все изменилось. В тридцать восемь лет наконец настал расцвет его сил. Он обрел опыт, достаточный для воплощения в жизнь, таланты раскрылись, а интересы стали ясны.
Она еще не привыкла к тому, что у него появилась важная работа, тогда как с ее собственной было покончено. Даже если бы они остались в городе, Орла все равно не смогла бы понять, что делать дальше. Здесь же… Нет, она всегда была готова отойти в сторону и позволить Шоу насладиться своим звездным часом. Но его план означал начало совершенно новой жизни. И дурные предчувствия эгоистично заставляли задумываться: чем бы
Под водой ее руки сжались, схватив невидимые камни; ногти впились в кожу. Она ловила себя на этих движениях много раз за предыдущие недели. Каждый день, который она проводила у Уокера и Джули, ее посещала одна и та же мысль: «
Но теперь, столкнувшись с изоляцией, Орла поняла, что с новым образом жизни им с Шоу обоим негде разгуляться. Брат подарил ее мужу два отцовских ружья – винтовку тридцать шестого калибра с оптическим прицелом и двустволку, чтобы тот мог охотиться. Шоу клялся, что до сих пор помнит, как разделывать оленя, и занимался этим все детство, но Орла знала его как человека с руками, покрасневшими от краски, а не от крови.
А если у них кончится еда, будут реальные последствия – уже не сбегать в магазин на углу, не заказать еду из любимого ресторана. А что если кто-нибудь из детей серьезно поранится? Сколько им придется ждать или ехать за помощью? Они хорошо подготовились, но это не подавило тревогу.
Все было неправильно.
Но она не могла объяснить Шоу свое предчувствие (женская интуиция?). Он сказал бы, что она просто не привыкла. И был бы прав.
Шоу напомнил бы о ее первых днях в Нью-Йорке, о девочке-подростке, которая ходила на занятия и прослушивания, каждый день была по горло в делах. Но она нашла свое место и сделала его своим домом. Того же Шоу ожидал от нее здесь, и Орла не хотела подводить, поэтому держала в тайне эти безымянные дурные предчувствия.
Она резко села и потянулась к ступням, давая уже остывшей воде каскадом сбежать по телу.
Орла должна посвятить себя Шоу и семье. Детям нужны ее сила и гибкость, и ей необходимо освоить это тонкое искусство приспособления к имеющимся условиям. С большей решимостью, чем она чувствовала весь день, Орла схватила полотенце и быстро вытерлась.
Пижама была удобной и теплой. Она доставала до щиколоток, а рукава свисали ниже кистей, из-за чего Орла постоянно натягивала их, придерживая руками. Дизайн спереди был приурочен к тридцатипятилетнему юбилею современного балета «Эмпайр-Сити», но буквы осыпались и выцвели, износившись от времени и стирок.
Когда она вышла из комнаты, Шоу закрыл дверь спальни Элеанор Куин, пожелав ей доброй ночи.
– Я буду у себя в студии, – прошептал он и послал Орле воздушный поцелуй. – Простор!
Шоу радостно раскинул руки, и слово эхом раздалось по лестничному пролету, пока он спускался вниз.
Она направилась в комнату Тайко, которая располагалась справа от них с Шоу, подальше от лестницы. В ней до сих пор стоял запах нафталина, оставшийся от старого шкафа. Туда, где он стоял, как раз помещалась двухъярусная кровать, оставляя пару футов[6] пространства для ходьбы и место для двери. Орла осторожно вошла – конечно же, он лежал на нижней кровати, заснув с плюшевым лосем в руке.
Орла задержалась у окна и посмотрела в сторону гаража, заметив сияние жутковатой луны, занавешенной облаками, и медленно падавшие жирные хлопья снега. Хотя Шоу и агент по недвижимости рассказывали ей, в какую сторону света направлена каждая из сторон дома, она не смогла вспомнить. Все еще не избавилась от старых привычек: для нее север означал Гарлем, Бронкс; юг – Трайбека, Бэттери-Парк.
Может, утром солнце ворвется в комнату Тайко и ослепит светом? Его это наверняка не волновало – как и все дети, он обладал даром спать крепко, в необычных позах и засыпать при странных обстоятельствах. Тем не менее им нужны были жалюзи или занавески на окна. В понедельник днем, после установки интернета и телефона, она планировала сделать много покупок онлайн. Было бы приятно снова почувствовать близость с цивилизацией, имея постоянный доступ к внешнему миру и развлечениям.