Их разговоры тоже выдохлись, они поболтали обо всем, что их интересовало, покопались в прошлом, попричитали над нынешними днями, предсказали будущее. За несколько часов прошлись по всем временам, самоуверенно и высокомерно, и добрались до конца, или до вечности, как они называют конец.

Как определенно знали они будущее этого мира. Римский шпион предсказал крах империи:

— Мощные стены падут не под натиском лютых варваров, душа Рима станет грязной изнутри, и он сам откроет ворота… — он и закончить не успел, а все уже согласились. Она посмотрела на меня.

Ее взгляд не был сердитым, но она со мной не поздоровалась. И никак не дала мне понять, что узнала меня. Продолжала слушать их.

— Не станет евреев, — сказал шпион Синедриона, — небесный Иерусалим…

Компания приветствовала его слова одобрительными выкриками.

А на что им нужен город? На что? Город это место, которое хранят и защищают от насильников. Там, в небесном Иерусалиме, не нужны будут крепостные стены, бастионы, высокие башни, греческий огонь, гарнизоны, орудия. Кто нападет на него с катапультами, таранами, приставными лестницами — какие наемники и какие борцы за правое дело?

Нет нападения, нет и обороны. Нет ограждений, стен, границ, нет формы. Когда отменяются стены, исчезает граница между городом и миром, город становится миром. Один город — весь мир. Все в нем. И никто не в нем, потому что не существует ничего другого, на основе чего мы бы отличали город от всего остального. Или от ничего. И все будут собраны в одном единственном месте, каждый рядом со всеми другими — настолько, насколько мир един. И одновременно все будут далеки друг от друга — настолько, насколько мир бесконечен.

Разве это не ад?

Как-то, не знаю как, но сумасшедший Шметау понял это.

Со стороны Азии подступала заря, она была мрачнее ночи. Полоса света начала подгрызать глинобитный пол корчмы. Все было спокойно, почти все христиане спали. Исмаил что-то бормотал во сне. Похоже, ему действительно было необходимо освободиться от той своей истории.

И мне стало его жалко.

Шпион Тиберия давно ушел, сдавать отчет. Отчет, который какой-нибудь хмурый служащий империи неохотно прочитает и аккуратно приобщит к другим соответствующим бумагам, даже не представляя себе, что нет ничего более губительного для памяти, чем делопроизводство. Но вся империя и все другие империи и королевства, а в еще большей степени республики, всегда несокрушимо верили и будут верить в делопроизводство, в педантичные системы распределения и хранения документов, которые должны облегчать их поиск. На деле они облегчают их выпадение из памяти.

Все остальные завсегдатаи корчмы еще были здесь. Вино под замком, но хозяин корчмы спит только одним глазом, и это всегда следует иметь в виду. Я ждал.

И действительно, Мария встала из-за своего стола. Не шатаясь, твердо пошла прямо ко мне, глядя на меня ясным взглядом. Ясным и непостижимым из-за бессонной ночи, из-за вчерашнего дня, из-за того, что она была той же, которую я некогда знал, и, вместе с тем, стала совсем другой, оставаясь, тем не менее, прежней.

Она подошла и села рядом со мной. Так близко, что я почувствовал ее теплое дыхание на своей шее, так близко, что воздух между нами задрожал и превратился в ее кожу, в ее руку, которая меня ласкала.

Она ко мне не прикасалась.

— Для тебя есть надежда, — сказала она тихо.

— Надежда?! Я праздную победу.

— Один? И именно здесь?