Аздак (садится). Теперь тридцать пиастров, но больше я с тобой препираться не стану, мы не в трактире. Не буду ронять свое судейское достоинство. И вообще я утратил интерес к твоему делу. Где эти двое, которых нужно развести? (Шалве.) Введи их. А ваше дело я откладываю на четверть часа.
Полицейский Шалва уходит.
Первый адвокат. Даже если мы не скажем больше ни слова, можно считать, что решение у вас в кармане.
Повариха (Груше). Ты сама все испортила. Теперь он заберет у тебя ребенка.
Входит очень старая супружеская чета.
Жена губернатора. Гоги, где моя нюхательная соль?
Аздак. Я беру.
Старики не понимают.
Мне сказали, что вы решили развестись. Сколько лет вы уже вместе?
Старуха. Сорок лет, ваша милость.
Аздак. Почему вы желаете развестись?
Старик. Мы друг другу несимпатичны, ваша милость.
Аздак. С каких пор?
Старуха. С самого начала, ваша милость.
Аздак. Я обдумаю ваше желание и вынесу решение. Но сначала я покончу с другим делом.
Полицейский Шалва отводит стариков в глубину сцены.
Мне нужен ребенок. (Кивает Груше и дружелюбно наклоняется в ее сторону.) Я вижу, ты любишь справедливость. Я не верю тебе, что это твой ребенок, но, если бы он был твой, разве ты не желала бы ему богатства? Ты все равно должна была бы сказать, что он не твой. И сразу бы у него появился дворец, множество лошадей в конюшне, множество нищих у порога, множество солдат на службе, множество просителей во дворе. Не так ли? Что ты мне на это ответишь? Разве ты не хочешь, чтобы он был богат?
Груше молчит.
Певец. Послушайте, что подумала в гневе, послушайте, чего не сказала. (Поет.)
Он бы слабых стал давить.
Стал бы в золоте купаться,
Он привык бы зло творить,
Но зато смеяться.
Ах, на свете невозможно
С сердцем каменным прожить,
Ибо слишком это сложно
Сильным слыть и зло творить.
Пусть лучше голода он боится,
А голодающих — нет.
Пусть лучше он темноты боится,
Только не света, нет.
Аздак. Кажется, я тебя понимаю, женщина.