Пролог

Мне всегда нравились брюнетки. Особенно такие, как эта — с высокой, полной, грудью, длинными ногами и алыми, как кровь, губами. Было в них нечто, что заставляло шевелиться не только штаны (с этим и рыженькие с блондинками неплохо справлялись), но и затрагивали некие струны моей души.

И эта брюнеточка мне тоже нравилась. До поры, до времени. Даже несмотря на то дурацкое положение, в котором я оказался, мои мысли сами собой переключались на то что и в какой позе я с ней сделал бы, будь у меня возможность. Такой уж я был человек…

— Я тебе нравлюсь? — поинтересовалась она у меня глубоким грудным голосом, подходя вплотную. — Хотя, — она усмехнулась, — вижу, что нравлюсь.

— Нравишься, — не стал отрицать очевидное я. И правда, глупо было бы отнекиваться, когда на мне не было ни единого клочка одежды. А верный друг, главная мужская ценность, оказался подлым предателем и выдавал меня, хе-хе, с головой.

— Хочешь я сделаю тебе приятно? — с мягкой улыбкой поинтересовалась она.

— Снимешь с меня кандалы и дашь одежду? — с надеждой уточнил я.

— Ну что ты, — все с той же улыбкой проговорила она, — если я сниму с тебя кандалы, то и другие тоже захотят. А так нельзя. Не в моих правилах, знаешь ли. Да и зачем тебе одежда? — подошла она еще ближе, — ты мне таким больше нравишься, — с этими словами она внезапно ухватила меня за причинное место.

Я вздрогнул, чем вызвал ее тихий смешок.

— Вы, мужики, все одинаковые. Схватишь вас за всякое, потискаешь немного и все, вы на все готовы, — говоря это она ни на минуту не прекращала поглаживать меня. А подлый орган этому был только рад!

— Нравится? — поинтересовалась незнакомка.

— Есть такое, — не стал спорить я, — только я все же хотел бы узнать где я и что вообще тут происходит.

— Это хорошо, что нравится, — широко улыбнулась она, полностью проигнорировав вторую часть вопроса, — потому, что ты здесь надолго.

Мы опали вместе: я и мой… Он. И причиной тому были два ряда острейших, явно нечеловеческих, зубов, скрывающихся за такими чудесными, сулящими много приятных мгновений, губами.

В себя я пришел уже совершенно в другом месте. Нереальном, нереалистичном, совершенно невозможном. Радовало только то, что на этот раз я был одет, а рядом не было никого, кто бы мог похвастаться акульей улыбкой. С другой стороны, тут не было вообще никого. Никого и ничего. Если не считать безбрежной, необъятной пустоты… Космоса?